Петр Илюшкин - Страшная граница 2000. Часть 3

– Ты же знаешь, после моих шуток у кого-то обязательно будет, как выразился наш тыловик, полна жопа огурцов!

Володя заржал, как полковая лошадь, и настырно продолжил свою свербящую его редакторский разум тему:

– Помнишь, хотел ты разводить боевых верблюдов-дромадеров? Для верблюжиных боёв без правил? Давай дадим? Сенсация будет! А огурцы в жоре пусть другие получают.

Эту вот сенсацию, ничтоже сумняще, и выдал мой друг, сопроводив кровавой фотографией пожирания собаки злобным дромадером:

«Собаки бойцовых пород – обыденность нашей жизни. И собачьими боями никого не удивишь. Но чтобы верблюды, эти мирные добродушные великаны, тоже были бойцовыми?

Скажете, такого не может быть. Мол, верблюды только и могут, что ходить по пустыне и мирно щипать травку.

Ха-ха два раза!

Дромадер-верблюд очень опасен в период весеннего гона.

Попробуй козявочный человечишко подойти поближе к гарему этого великана пустыни, и раздастся такой грозный трубный рёв, как будто начался Апокалипсис.

Страшен верблюд, весящий полтонны, для маленького хрупкого человека. Откусит такой дромадер ему головёнку и не подавится!

И перекусывает же, перекусывает! Только не человеку, а собаке. Перекусывает и голову, и хребет. И пожирает окровавленный труп бедной собачки, издавая утробный грозный рёв людоеда.

Весь этот кошмар можно увидеть неподалёку от Буденновска, на верблюжьей бойцовской ферме, организованной пограничником подполковником Петром Ильиным.

– А что тут такого? – удивляется офицер. – Ну, едят они собак. Так корейцы тоже едят. Кроме того, собачина считается лечебной при тяжёлых лёгочных заболеваниях. Я сам с большим аппетитом кушаю собачек. В холодильнике моём всегда лежит собачья голова.

На вопрос, зачем он скармливает своим ненасытным чудовищам милых собачек, Петр отвечает наивно просто:

– Так положено по регламенту. В Туркмении вывели специальную породу дромадеров-людоедов, чтобы они были жестокими и сильными. Эти спецверблюды и участвуют в боях без правил. Огромные деньги приносит эта забава! И мне принесёт.»

Дочитать сенсационную новость мне помешал редакционный телефон, начавший противно-нудно визжать-дребезжать.

Грубый начальственный голос представился прокурорским работником и попросил срочно навестить их чудное кефирное заведение. Мол, вычитали в прессе о верблюжиных боях, хотели бы прояснить ситуацию.

Как не уважить неуважаемых мною канцелярских товарищей?

Настроен я был мирно. Но канцелярские крысы попытались для начала ксерокопировать моё офицерское удостоверение.

Чем и спровоцировали на грубость:

– Ксера не предусмотрена законом!

Зашипев, как гадюки, прокурорские начали было угрожать мне самыми разными карами. Но я их остановил:

– Ага! Понятно! Тогда до свидания! Вы, гражданские, никакого отношения ко мне не имеете!

Злой-презлой, я вернулся в корпункт. И хотел было испить, для успокоения нервов, зелёного туркменского чайку, как затрезвонил скрипучий телефон.

Скрипучий мерзкий глас военного прокурора полковника Матузика угрожающе вопил:

– Срочно приезжайте в своё общежитие! У вас будет обыск!

– По поводу чего обыск? – удивился мой наивный разум.

– По поводу убийства домашних животных! – проскрипела вонючая прокурорская флейта. – Вас уже ждут Печёнкин и Мавропуло.

В общаге, мерзкой и убогой, какой и положено быть бывшей зэковской общаге, меня ждала «несвятая троица» во главе с самим Матузиком. Стуча копытами, они радостно кивали комендантше общежития и что-то записывали в свои засаленные кондуиты.

Первым делом троица, уподобясь Змею Горынычу, засунула свою трёхголовую башку в холодильник:

– Где собака?

– Какая-я-я саба-а-ка? – с пафосом, подражая Ивану Васильевичу из одноимённой кинокомедии, воскликнул я.

– Убиенная тобой собака! – тявкнул Мавропуло, младший из прокурорского трио. – Из прокуратуры города поступил сигнал, что ты убиваешь домашних животных. Кроме того, ты – организатор подпольных боёв без правил.

– Эт точно! – смиренно согласился мой коварный разум, сообразивший, что можно хорошенько покивилить-подразнить глупых жирных надменных гусаков.

Гусаки, захлопнув крышку холодильника, в поисках убиенной собаки полезли в книжный шкаф и даже под маленький телевизор.

Ничего, конечно, не нашли.

Матузик, злобно прищурив свиные свои бессовестные глазки, зашипел о необходимости составления протокола допроса.

– Ёк! Статья пятьдесят первая! – отказался мой настырный разум.

Немного покобенившись для порядка, Матузик выгнал прокуроров из комнатушки. А сам задержался у входа:

– А собака вкусная?

«Долбо..б!» – ответили мои губы.

– Кто долбо..б?! – гневно проскрипели ржавые несмазанные дверные петли матузиковского мозга.

Читает, падла. по губам!

Пришлось мне на ходу изобретать велосипед:

– Видите ли, товарищ полковник, у туркмен есть одна буква, не предусмотренная русским алфавитом. Пишется она как буква «о», но внутри – чёрточка. Это что-то среднее между «о» и «ё».

– Ты на что намекаешь? – возбудился Матузик. – На долбо..ба?

– Вздохнув, я пояснил, что дополнительная туркменская буква очень сложна для русского слуха. Чтобы её произнести, надо вытягивать губы трубочкой и медленно тянуть звук. Вот так:

– О-ё-о! А хотел я Вам ответить просто – «Оёрен тагамлы». То есть очень вкусно. Это о собачке.

– Издеваешься? – проскрипел Матузок и выглянул в коридор:

– Мавропуло, Печёнкин! Быстро сюда! Продолжайте обыск. До тех пор, пока не найдёте всю документацию на подпольную верблюжью ферму!

Н-да!

Предупреждал же я редактора, что будет у кого-то полна жопа огурцов! Не поверил он. И пошутил-таки над дураками в День Дурака!

Мein Bruder по военной бурсе Коля Пшеничный нагрянул в Старгополь, как снегопад в июле.

И, как всегда, потребовал лучшего в мире туркменского плова. Который, по уверению друга, готовит исключительно и только моя жинка Леночка.

Широкой, как лопата, ладонью майор милиции зачерпывал ароматный плов и басил, поднимая рюмку чая:

– Будь здрав, боярин!

На двенадцатом спирто-чае наши глотки взревели:

– Пили мы, мне спирт в аорту проникал!

Хряпнув ещё немного, мы провозгласили тост за автора песни:

– Ну, за Владимира Высоцкого!

А чуть позже, перебрав все смешные училищные случаи, решили провозгласить здравицу нашему курсантскому взводному. И…

– А как его фамилия? – наморщив лоб, остановил я радостный бег наших воспоминаний.

– Ну ты даёшь! Лучшего друга Криничного забыл! – рассмеялся майор. – Он же тебе бесконечные наряды вне очереди объявлял. За строптивость. А ты забыл!