Евгений Биктимиркин - Проводник

Они ехали по протоптанной неизвестно какими чингарами стезе. И непонятно, зачем эти чингаре так виляли – хотели срезать или приспичило в туалет? А быть может, первому просто захотелось сорвать цветок и подарить любимой? Но неужели следующим двум-трем тоже?

Как бы там ни было, к вечеру и эта тропа закончилась. Какими бы чингаре не были, и их храбрость способна договариваться со здравомыслием. У наших героев, возможно, с балансом этих добродетелей были проблемы.

Шаттьях с капитаном посмотрели в подзорные трубы. Следующий кадр в памяти Евгения – они едут по рыхлому снегу. Дорожка, словно дождевой червь, рассеченный на части, проползала еще и еще, но с каждым разом исчезала все быстрее, словно ползла из последних сил.

Евгений молчал, потому что пребывал в состоянии максимального восприятия. Даже амбре кожаной упряжи и лошадиных копыт, прошедших поблизости пару-тройку дней назад, как будто бы, еще витало в прохладном воздухе. На этом предгорье практически не было деревьев – только самые последние, смирившиеся отщепенцы или отважные глупцы, остались стоять при своем мнении. Остались ждать неминуемого конца (или они поставили на ту лошадку, и вскоре все расцветет?). Зато был пушистый коврик из снега. Он был сырой и грязный, но все еще поблескивал в лучах отстраняющегося светила. Хруст копыт о ковер создавал множество аллегорий из прошлых жизней: от дороги рыбака домой, застигнутого слишком рано пришедшей зимой до рассекающей водную гладь лодки. Но достаточно сильно ничего уловить не удавалось. Как бы там ни было, этот плавный и пассивный хруст успокаивал и напевал почти то же, что недавно пел ветер.

Остальные ребята не разделяли его позитива. Их трудно винить – они понимали, что даже лошади способны замерзнуть или устать. Даже Шаттьях – горделивый ублюдок, считающий себя умнее всех, кроме, разве что Келамизара, – словно чувствовал, как мерзнут ноги у его любимой, невзрачной по общепринятым меркам лошади Ич’хань.

Броня капитанов почти не согревала. Поупрямившись часа три, пока их совсем не скукожило, и не послышался стук зубов сквозь шлемы, капитаны сняли броню и надели толстенные теплые вещи. Случай небывалый и невероятно их разочаровал, но это был единственно правильное решение. Ребята суровые, но на холоде они почти не бывали.

Темнело очень быстро, и, пока они раскладывались, наступила глухая ночь. Погрелись у костра, потравили байки. Время от времени Шаттьях с Женей ощущали чье-то присутствие рядом и всматривались в окрестности, но никого увидеть не удалось. Они решили, что это животные, которых привлек костер. Возможно, надеялись, что от ребят, устроивших пикник, им перепадет что-нибудь вкусненькое, но боялись подойти.

А тем временем Люциана рассказала случай из детства – чтобы дотянуться до чего-то встала на плечи сестренки Аверсель и навернулась. Тогда их «Батя» хорошо к ним относился – с теплом, даже поощряя тягу к тому, «что их по праву».

Капитан поведал про какое-то волшебное место, где он помочился, и то сразу забурлило. Другой сказал, что если столько пить, он дырки сможет прожигать до подземного царства.

Вообще у чингар алкоголизм считался пороком, но весьма неоднозначным в восприятии общественности. И популяция и количество алкоголя были ничтожно малы в сравнении с земными. Плюс алкоголь не был в почете, особенно, среди новоявленных капитанов и сержантов, так как мешал боевым навыкам раскрываться в полной мере. Еще бытовало мнение, что пьют те, кого не удовлетворяла женщина. Одиноким же недуг прощался полностью.

В общем же пили по кружке бормотухи (похожей на смесь портвейна с пивом), чтобы унять боль, для согрева или чтобы отпраздновать относительно значительную победу, а в остальных случаях это делалось редко и украдкой. Тем более, в таком разреженном коллективе многие не знали многих, ибо «многие» являлись клонами.

Но и тут следует ремарка: клонов плодил Хаш, и он же следил за производством алкоголя и жестоко наказывал пьянчуг-рецидивистов. Евгений же – в прошлом алкоголик, да и в недалеком прошлом – опять то же, относился к пагубной привычке снисходительно. Особенно его ничего не волновало, когда дама в подпитии отрабатывала всю программу пируэтов, как восемнадцатилетняя олимпийская гимнастка.

Откушав, они легли спать. Евгений попросил Люциану составить ему компанию, но та отказалась. Через час после отбоя послышался мерный хруст снега, как будто кто-то легкий осторожно подкрадывался. Евгений лежал в позе покойника и медитировал. Услышав шорох, он сразу же послал ментальную команду всем проснуться и проверить, что за незваный гость к ним пожаловал.

Только вышло два капитана, и занавес застоявшегося холодного ночного воздуха разорвали крики и ржание лошадей. Выскочив, Женя увидел, как с противным лязгом темная фигура отбила меч капитана и тут же проткнула его насквозь. Из защитника вырвался глухой выдох, и он, обмякнув, съехал вниз, окрасив клинок напавшего в красный.

Перед Евгением стоял молодой человек в невиданной доселе броне с не менее экстравагантным мечом, только что светящимся не хуже серебра на солнце. Трехдневная небритость, коротко стриженные черные волосы и хищный взгляд карих глаз – словно он уже победил. Позади него лежал мертвый соратник, первым, в одиночку, вступивший в бой.

Из палаток выпрыгнули остальные воины с обнаженным оружием.

– Ты не бог! Я – бог! – крикнул он настолько громко, насколько это возможно телепатически размноженным голосом.

Женя сразу навел на врага мощную иллюзию, что тот в прошлом и стоит посреди бело-голубоватого, туманного величественного, но всеми покинутого города. Женя ухватился за эту мимолетную слабость и навел сильный гул в ушах, чтобы тот поднял руки или бежал. Он хотел знать перед смертью и на полсекунды замешкался в выборе дальнейшей стратегии.

В этот же момент напал капитан и нарушил план, заставив противника собраться. Пара ударов, озарившие ночь искрами; Люциана подгадала момент и швырнула свою «царапину». Мужику распороло бок, и он закричал – скорее от неожиданности.

Сразу после откуда-то сбоку выпрыгнул Шаттьях и всадил топор тому в шею. Еще один истошный крик, и капитан насадил психа на свой палаш, едва не задев Шаттьяха. Сын Хаша резко оттолкнул капитана, склонился к захлебывающемуся кровью неприятелю неприлично близко, и, держа в одной руке топор, другой стал душить жертву. Через пару секунд между их лицами появилось марево, и Шаттьях довершил ритуал, покончив со страданиями агрессора.

Люциана смотрела на брата с пренебрежением и каплей отвращения. Евгений на всякий случай проверил – оба мертвы. Шаттьях тоже осмотрел тела. Даже Жене было стыдно представить: стал бы Шаттьях их поглощать на глазах у сестры?