Сергей Юрчик - Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон. Художественно-историческое исследование

А вот как это описано в романе Солженицына «В круге первом».

«Дед Наделашина и отец его были портные – не роскошные, но мастеровитые. … Ему с детства эта обходительная мягкая работа понравилась, и он готовился к ней, присматриваясь и помогая. Но был конец НЭПа. Отцу принесли годовой налог – он его заплатил. Через два дня принесли ещё годовой – отец заплатил и его. С совершенным бесстыдством через два дня принесли ещё один годовой – уже утроенный. Отец порвал патент, снял вывеску и поступил в артель (да уж какая там артель, ясное дело – одно название, читай госпредприятие – С. Ю.)». (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 51.)

Обратите внимание на иезуитскую хитрость. Сколько раз платил бедняга! Знал бы, что принесут ещё два налога, так сразу бы патент порвал…

И с тех пор обречен был народ жить в убожестве. И с тех пор на покупку гнусных скороходовских ботинок уходило пол зарплаты, а пошив зимнего пальто по сложности сравним был с постройкой дредноута, как писал в «Московской саге» Василий Аксёнов. И до того надоел народу хронический дефицит всего и вся, что стало это едва ли не основной причиной крушения государства в 1991 не к ночи будь помянутом году.

***

И наконец, о Рузвельте, а может и о Гитлере. Да, Рузвельт и Гитлер, по сути дела, тоже строили экономику на правосоциалистических идеях (у Гитлера и партия была национал- социалистическая ), но именно, что «право…» Они как-то обошлись без ликвидации бюргеров и без раскулачивания фермеров и бауэров, без голода и репрессий по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись».

Как всегда, особо впечатляют успехи американцев. Деятельность созданной Рузвельтом Администрации гражданских работ и возглавленного ею «Сивил Констракшн корпс» («Гражданский строительный корпус» – о нём речь впереди) буквально преобразила Америку, реализовав тысячи инфраструктурно-промышленных проектов, при этом не возведя ни одного объекта на костях людей, обращённых в рабство.

«Венцом этой деятельности явилась техническая готовность США создать в короткое время ядерное оружие и вообще мобилизационная готовность к мировой войне». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 52.)

Вот так, не больше и не меньше.

«Шёл Толя алмазным зимним вечером к чёрной сопке, под которой был его дом.

Попутно тянулся к санпропускнику длинный женский этап. Навстречу этапу маршировал из бани взвод японских пленных под красным флагом и с пением «Катюши»…

Как вдруг при встрече с женским этапом пение прекратилось.

– Мадама, русска мадама, – захихикали японцы.

– Ох, жёлтенького бы мне сейчас, – услышал Толя рядом глубокий женский вздох.

Колонна двигалась прямо по краю кювета, а конвоиры шли по тому же дощатому тротуару, что и Толя. Услышав вздох, Толя, конечно, не повернул головы, но краем глаза всё же увидел огромное отвратительное общество идущих женщин в разномастном тряпье, в продранных ватных штанах, с котомками на плечах и с котелками у пояса, иные в шляпках, прикрученных к голове вафельными полотенцами, некоторые со следами губной помады.

Яркие пятна этих ртов среди серых грязных лиц показались Толе полнейшей непристойностью. Он старался теперь дышать через рот, чтобы не чувствовать запаха этих женщин, и, естественно, с ужасом отгонял мысль о том, что ещё год назад мать его и тётя Варя ходили в таких же колоннах.

– Жёлтенького, чёрненького, полосатенького, – простонал с недвусмысленным всхлипом другой голос.

Женщины захохотали, а Толя вздрогнул. Вздрогнул и конвоир, идущий впереди Толи.

– Разговорчики! – рявкнул он с каким-то чуть ли не испугом.

– Эх, сейчас бы любую баклашечку между ног! – крикнул из глубины колонны отчаянный голосок.

– Эй, Ваня-вертухай, зайдём за угол, раком встану!

Хохот разразился ещё пуще, а конвоир только дёрнул плечом и промолчал.

Толя, тот вообще не знал, куда деваться. Что это значит – «раком»? Это нечто немыслимое! Что мне делать? Побежать, что ли, прочь?

– А вон этого, молоденького, не хочешь, Софа? Глянь, какой свежачок! Небось ещё целочка! Палочка розовенькая, сладкая! Эскимо!

– Ох, мамочка, роди меня обратно!

Толя понял, что говорят о нём, и покрылся холодным потом. Предательская краска залила лицо, загудело в ушах.

– Покраснел-то, покраснел-то как, девки!

– Иди к нам, пацан, всему научим!

– Оставьте ребёнка в покое, шалавы!

– И то правда, подруга! Попробуешь пальчика, не захочешь мальчика!

Не в силах больше сдерживаться, Толя с неосмысленным гневом повернул голову и увидел десятки старых бабьих рож, обращённых к нему. Сейчас я их обматерю, сейчас я их покрою четырёхпалубным матом, тогда они узнают, какие парни живут в Магадане!»

Да простит мне читатель эту длинную цитату! Хотя автору этих строк Василию Аксёнову («Ожог», часть 2-я) довелось заглянуть лишь краешком глаза в лагерную преисподнюю, во всей нашей обширной литературе на эту тему не найти, пожалуй, более пронзительных строк. Ещё как-то терпимо читать о том, как в лагерях мешали с грязью и оскотинивали нас, мужчин и мальчишек, но не у всякого хватит смелости вообразить себе, что же творила жизнь лагерная с нашими дочерьми, жёнами и матерями. В особенности с теми из них, кто не блистали молодостью и красотой, или не могли переступить моральные запреты. Были времена, когда мужчины и женщины в лагерях содержались совместно, да и начальство лагерное состояло в основном из мужчин, так что этот путь позволял иным представительницам прекрасного пола довольно удобно устроиться в лагерной жизни. Остальным никто не делал скидок на их слабую женскую сущность, и работа им доставалась по большей части истинно мужская. Именно женщинам довелось коснуться самого дна лагерной бездны. Причём товарищ Сталин позаботился, чтобы общей участи не избегли даже жёны его ближайших соратников – председателя президиума Верховного совета («всесоюзного старосты») Михаила Ивановича Калинина и главы советского правительства Вячеслава Молотова. По заведённым правилам игры вельможные мужья ставили свои согласующие подписи на постановлениях об аресте жён, а сами оставались на воле кушать кремлёвский паёк. Михаил Иванович блудил с балеринами Большого театра, может, с тоски по супруге…

Страна воздвигала военную промышленность и ковала оружие, пожирая свою плоть и кровь. Страшные, иррациональные, людоедские исправительно-истребительно-трудовые лагеря были наряду с колхозами основным орудием строительства социализма. Иногда грань между этими злокачественными хозяйственными новообразованиями и вовсе стиралась. Почему создавались так называемые сельхозлагеря (в просторечии – сельхозы)? О них упоминает Солженицын в своём «Архипелаге…». Не потому ли, что народ в деревнях частенько завидовал даже лагерной «пайке»? Не потому ли, что замордованные поборами крестьяне в конце концов разбегались, как во времена Петра или Анны Иоанновны, и приходилось привлекать заключённых к обработке пустующих земель? Лично я другой причины не вижу. Если сравнить колхоз с хозяйством помещика в эпоху крепостного права, то сельхозлагерь тогда – нечто вроде хозяйства античного рабовладельца. Шаг назад – от феодального строя к рабовладельческому. Но что я слышу? Мои оппоненты кричат мне: «Да как вы смеете! Да как можно сравнивать!! Ведь колхоз – это высшее достижение цивилизации в области аграрной политики! Это самое передовое, СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ хозяйство!» Хорошо. Готов согласиться. В таком случае переход от колхозов к сельхозам это три шага назад, от социализма, минуя капитализм, затем феодализм, прямо на загородную виллу древнеримского патриция.