Текелински - Висталь. Том 1

Помни сын мой, только труд и страдание приносят истинное просветление. Только несломленная ничем воля приносит достижение цели. Чем мучительнее труд, и чем сильнее и продолжительнее страдание, тем сладостнее награда, тем возвышеннее нега облегчения. Лишь для того, кто способен покаяться в грехах своих, храм веры открывает свои пенаты.

Ты говоришь о желаемом, но не действительном. И пусть в твоих речах так много гармонии, а значит истинности, они всё же есть сплошная иллюзия идеала. Из тысяч мучеников – только один получает награду! Из тысяч несломленных, – лишь один достигает цели! Но на этих редчайших счастливых случаях вы строите свои правила? Это называется – «намеренный догматический фикционизм». Когда малое и редкое преподносится как частое и повсеместное, а всё, что не вписывается в общую концепцию – отбрасывается, пропускается мимо или просто игнорируется, тогда нет никакого смысла говорить ни об истине, ни об её противоположности.

На самом деле Отче, у каждого человека свой бог, своя вера, и она разительно отличается от веры соседа. Скажу больше. Безоговорочная вера в какую бы то ни было истину, либо самозабвенное следование какому бы то ни было убеждению, это всегда суть заблуждение. И получается, на какой бы ступени человек не находился в своём житии, будь то крестьянская, или самая возвышенная философия, он живёт лишь собственными заблуждениями. И даже более всего именно на ступенях возвышенного духа, или возвышенного умствования, и даже прежде всего именно на ступенях научного мира.

Каждый человек, если он хоть чуточку оторвался от своего животного начала, мыслит и чувствует в своём собственном неповторимом апологете, и для него правдой является только его взгляд, а истинной служат только его умопостижения. И то, что люди с древнейших времён имеют склонность сбиваться в стаи, строить общие будто бы истинные идеи и создавать конгломераты и альянсы различного плана и наклонения, говорит лишь о том, что и в своём сакральном, в своём трансцендентно-метафизическом, в своём самом утончённом, они не отошли от первобытных инстинктов воли, для которой приоритетным всегда было и остаётся воля к стадности, в первую очередь лишь для того, чтобы иметь возможность эффективнее противостоять соседнему стаду, либо природным катаклизмам, к примеру засухе. И то, что люди делят свою душу, свою единую человеческую душу на различные религиозные дисциплины, на конфессиональные идеи, роют котлованы между этими вершинами и затем заливают их морями крови, лишь лишний раз подтверждает этот тезис. Каждый защищает лишь свои пенаты, лишь « Стены правды собственных родовых поместий …». И даже в собственном сокровенном, в утончённом и возвышенном, они не могут обойтись без войны! Ведь с самых древнейших времён, как только человек стал осознавать наличие в мире божественного, в его душе стали зарождаться эти противоречащие друг другу «чудовища», – религиозные дисциплины. В процессе становления, они перерождались и мутировали, и снова перерождались. Превращаясь, то в «чудовище с многими головами», то в «чудовище с единой головой и многими телами», пока наконец не превратились в несколько «чудовищ с несколькими головами», вокруг которых огрызаясь и кусаясь бегают «собаки противоречия», с их скрытыми и завуалированными, а часто облачёнными в благонамеренность, мотивами мести, зависти и злобы.

Сын мой! Человек в своём метафизическом и своём трансцендентальном, всегда повторял общую динамику развития собственного биологического начала. – Начала, черпающего свою генетику из «котлована архаики существенного вообще», из колодца физического и материального мироздания, вообще. И всякий трансцендентальный опыт всегда есть суть отражение становления феноменального грубого простого мира, то есть его эволюции. Наш разум, при всей своей заоблачности существует и развивается по общим законам живого и неживого. И наша вера, только потому единственно даёт счастье человеку, что являет собой высшую площадку, наивысшее плато этого становления, – вершину осознанности, где льдами сковывается всякая страсть причиняющая страдание, но огонь внутренний согревает и лелеет колоски божественной мудрости. Лишь истинно верующий человек живёт на вершине, где нет и быть не может того кишащего всевозможными гадами нигилизма, которым так богато болото греха. И для него в сущности своей, совершенно неважно, во что именно облачается его Вера, в какую дисциплину она воплощается, и какими атрибутами сопровождается.

То, о чём говоришь ты, на самом деле не душа, разделенная на разноплановые апологеты, но Вера, – превращённая в сектантскую клановую уверенность, адепты которой не желают ни слышать, ни видеть, ни иных городов, ни иных форм жизни, ни иных форм мышления. Это ортодоксы, полагающие, что на белом свете может существовать только одна истина, только одна правда, и эта правда принадлежит им. Так первобытная природа индивидуальности , стремиться уничтожить, ассимилировать либо съесть и переварить существующее рядом непохожее на неё формообразование. То, о чём ты говоришь, не стремление понять и осознать, что есть Вера, но нежелание понимать соседа. Не «К», но «ОТ». Не стремление обрести просветление и счастье в собственной неповторимой Вере, но стремление забрать счастье у другого, и разбить замок его Веры. На самом деле это борьба всего низменного, всего грубого и атавистического, со всем возвышенным, более совершенным и самодостаточным.

Тут Висталь задумался на минуту, и несколько отстранившись, с горькой усмешкой тихо проговорил: Да…Отче, пожалуй, так поступали все родоначальники существующих ныне вероучений. Так поступает всякий, кто хочет создать нечто новое, нечто не существующее до сих пор. Глубочайшее заблуждение, – что человек всегда будто бы выстраивал замки друг подле друга. В большинстве случаев он разрушал одни, и выстраивал на их месте новые. И Вера, превращённая в организацию, – Вера, как выстроенный замок с обнесённым вокруг забором, – Вера, как поместье, = как это по-человечески! Человек всегда стремился к постройке своего собственного кондоминиума. Он хочет создать своё домовладение, обнести его высоким забором, – он всегда и всюду жаждал лишь собственности. И здесь он хочет материализовать все эфемерное, всё что попадает ему в руки, иначе эти руки не могут чувствовать, не могут ощущать ничего. Ему необходимо видеть и ощущать своими простыми архаическими органами чувств, чтобы понимать и верить, что это – есть , что это действительно существует . Он так жаждет определённости!

Я понимаю Отче. Вера, – не воплощённая в философему вероучения с её убедительными «неопровержимыми» апологетами, – бестелесна! Она не может быть ощущаема грубыми сенсорами, – «дланью рассудка», ведь она бесформенна, а значит без сущностна для него. И требует, чтобы её возвели в форму, неважно в какую. Важно то, что она становиться осязаемой, с атрибутами, которые можно лицезреть, трогать, пробовать на вкус, нюхать или хотя бы созерцать. Этим она приобретает силу реальности, – нечто, с чем надо считаться, нечто повелевающее в действительном мире, – дисциплину, руководящую, доминирующую и определяющую всё и вся в бытии его сознания. А главное, в глубине своего сердца, человек хочет стать причастным к этой дисциплине, – к её Великой силе, и столь же Великой власти.