Текелински - Висталь. Том 1

Человек любит похожих на себя, и в то же время других людей. Людей, со звучащей в унисон мелодией «душевного мелофона», способных резонировать с его собственной мелодией, и в то же время представляющих некую новизну, способную дополнить и усилить всю его внутреннюю полифонию. Такие встречи вызывают настоящий душевный резонанс, и привносят впечатления, поражающие своей совершенностью, глубиной и высотой, гармоничностью и мощью эмоциональных всплесков. Любовь к этим людям и ностальгия по ним, сладость счастья и терпкость тоски, превращающие в своём сочетании этот «напиток» в нечто полноценное, живое и полномерное, создают мир душевного равновесия и покоя, где самые тонкие, прозрачные и невесомые органоиды, доминируют в своей ценности, над всеми реальными явными благами бытия.

Сами по себе красивейшие горы, живописнейшие водопады, щемящие душу ущелья мира, всё это – ничто, без водопадов, пейзажей, гор, рек и ущелий, морей и пустынь твоей собственной души. И всякий раз, когда ты рассматриваешь красивейший пейзаж, прекрасную долину, или уютный уголок, не осознавая того, ты созерцаешь свою собственную душу. Ты строишь, ты рисуешь внешний мир, всю его архитектонику в своём воображении, в соответствии с тонкостью и сложностью собственной душевной организации. В этом пейзаже отражается вся палитра твоих собственных высот, – мир твоей души с её горами, водопадами и озёрами, где ты купаешь своё воображение и наслаждаешься музыкой своего внутреннего оркестра, своей собственной душевной гармонией, сливающейся со всем окружающим миром в божественную симфонию, приводящую в экстаз твой дух, и утверждающую и убеждающую в непоколебимой истинности всего твоего мировоззрения, и в настоящей действительности твоего бытия.

С этими мыслями в голове Висталь не заметил, как, преодолев центр города и свернув в переулок, пошёл по круто уходящей в гору дорожке. Он решил, что обязательно навестит в этом городе одного из Величайших учёных настоящего времени. Который, как все Великие учёные, был не заметен в жужжащих научных кругах света, жил скромно без всякого пафоса. Он не стремился к регалиям, и потому редко получал их. Все его стремления были направлены не к внешнему признанию, лишь косвенно подтверждающего его правоту, но к признанию в его собственных умозаключениях, в которых он находил всю полноту подтверждений для своих твёрдых и непоколебимых убеждений.

Иннокентий Ефремович служил ректором одного из учебных заведений, и был человеком приветливым, в меру разговорчивым, в меру строгим, и слыл законченным жизнелюбом. Его уважали все студенты и студентки, за его безвредный характер и всегда учтивый тон. А также за его, почти болезненное чувство справедливости. Он не терпел и самых незначительных проявлений несправедливости. И это говорило в первую очередь, о скрытой силе его духа. Ведь только сильный духом человек находя в справедливости настоящую ценность, не взирая ни на что, стремится отстоять эту справедливость, даже в ущерб собственным интересам.

Подойдя к парадной, Висталь окинул взором двух курящих на крыльце и смеющихся после каждого сказанного слова, студенток. Открыв большую дубовую дверь, он вошёл в холл. Поднимаясь по старинной лестнице с балюстрадой, он думал о том, какое великое счастье быть молодым и радоваться каждой минуте. Ведь для того, чтобы смеяться после каждого сказанного слова, надо обладать безмерным счастьем. Куда же девается с возрастом это счастье ощущений, эта наивная жизнерадостность? Да. На протяжении всей своей жизни мы, теряя нечто от беззаботного счастья, приобретаем нечто от мудрости. Но кому нужна эта мудрость, если она не приносит никакого удовлетворения своему обладателю, если она не привносит, но забирает последние крохи этого счастья? Но в том то и дело, что счастье – самое неоднозначное существо на земле. Оно не имеет своего тела, оно не имеет строгих определённых для всех и каждого критериев. Для одного счастье, – в пребывании, погружённом в религиозную эйфорию; Для другого, – в скитаниях по ледяным пещерам познания; Для третьего, – где-то за пределами всего мироздания, – в горах, наедине со своей Великой мудростью. Мерить, соизмерять и спорить о счастье, такое же неблагодарное занятие, как спорить о том, что наиболее близко к истине, схоластическая уверенность в спекулятивных и рационально-аналитических формах познания, или уверенность в идеальных полях трансцендентального и метафизического опыта. То есть, что первостепенно, – наука или религия, доказательная подтверждённость, или вера?

Войдя на третий этаж и пройдя по длинному коридору, Висталь постучался в двустворчатую дверь. Войдите! Звонким голосом ответила секретарь. Висталь открыл дверь и пройдя несколько шагов слегка поклонившись, произнёс: Я хотел бы поговорить с Иннокентием Ефремовичем. Подождите, у него сейчас проректор, но это ненадолго, присядьте. Висталь, подойдя к окну, сложив руки и опустив подбородок, задумался. За окном, с какой-то патриархальной безмятежностью, безмолвная и безучастная ко всему чем был занят человек, отмеряла своё недоступное нашему осмыслению время, природа. Такое впечатление, что это был какой-то отдельный мир, и фатальная размеренность этого бытия не будет потревожена никогда и ничем.

Наконец дверь распахнулась, и из кабинета ректора вышел слегка полноватый человек. Висталь шагнул в кабинет. Чем могу быть полезен? Обратился ректор к посетителю. Харизматика этого человека не оставляла и капли сомнения в его учёной принадлежности.

Уважаемый Иннокентий Ефремович, с почтением обратился Висталь к этому пожилому, но благодаря сверкающим благостью и любовью глазам, выглядящему несколько моложе своих лет, человеку. В этих глазах светилась уверенность в истинности своего призвания, и уверенности в том, что именно вокруг того, чем он занимается, крутится весь мир. Такую же уверенность Висталь читал в глазах священника, с которым разговаривал час тому назад.

Я сразу хочу попросить прощения за то, что отнимаю у вас ваше драгоценное время, и именно потому начну без предварительных околичностей. Дело в том, что я приехал издалека, и, пообщавшись с людьми этого города, узнал, что вы пользуетесь наибольшим уважением в этом городе, как учёной публики, так и людей далёких от грёз и исканий науки. Не сочтите за нелепость, но я хотел бы прояснить для себя несколько вопросов относительно учёности вообще, и прикладных наук в частности. И пусть вас не смущает отсутствие церемоний, а где-то и невежество с моей стороны по общепринятым лекалам научного знания, ведь я не имею классического академического образования. Но моё самообразование достойно всякого классического, а в чём-то и превосходит образованность бесспорных адептов науки различного направления, и оно нисколько не менее ценно, и не менее совершенно чем даже образование таких признанных университетов как Гарвард, Кембридж, Оксфорд, и им подобных. Я всегда считал самообразование ценнее и достойнее, чем насильственная образованность, пусть даже в таких общепризнанных столпах образованности как выше обозначенные. Ведь даже в этих институтах, при всём отвержении снобизма, наука всё же сводится к общим схоластическим правилам и параграфам, и имеет общую для всех и каждого дисциплину, положенную на выверенную и закреплённую доктрину полезности и вредности, как основных колоссов современного миро познания. И при всей важности такого академического знания, знание интуитивное, всегда оставалось для меня наиважнейшей формой познания. Ведь именно на этом познании с древнейших времён, держится действительно глубокое познание мироздания. В институтах и университетах можно много узнать, но нельзя ничего познать. И если вам не претит общение с таким неучем как я, прошу выслушать меня.