Людвиг Герхард - Забытый целитель. Роман-трагедия

Аким развернулся к товарищам и тихо произнёс:

– Впервые такое вижу! Пугать девиц не будем. Пойдём подальше от них, там искупнёмся.

– Ну-у! – завыли остальные тихо. Никто не тронулся с места. Старшему пришлось подчиниться коллективу.

Прошла в молчании и лёгком шевелении голов минута. Иешуа, что только что как все глазами впился, вдруг отстранился и тихо произнёс:

– Друзья, ведь это грех. Как ни крути… к тому же без их согласия.

Все обернулись к Иешуа и выпрямились, выпятив глаза. Кто-то произнёс:

– А в чём же грех? Нет в заповедях запрета видеть голых женщин.

– Да, а в чём грех? Мы ни на что не покушались, ни к чему не прикоснулись.

– Ничем!

Друзья хихикнули и лица растянулись в белозубых улыбках и реплики продолжились:

– Ну и что?! Мы не мужчины, что ли? Нас Яхве наделил способностью стремиться к женским формам. Мне нравятся, и хочется их видеть.

– А у меня всё закружилось, думал упаду! Ребята подпирали, устоял.

– И я упёрся в землю сам!

Все прыснули, успев зажать двумя руками рты.

– А у меня во рту свело и сладко так мне стало. Язык о зубы зачесался, так мне захотелось! Любую! Хорошие такие!

– Подумаешь, язык! У меня зачесались руки… по самые колени!

Не выдержали все, попадали и расхохотались, схватившись за живот. И в тот же миг поднялся страшный визг на берегу. Девицы с криками метнулись к своим одеждам. Не удавалось им прикрыться, путаясь в тряпье. Ребята, что проворней, бросились к просвету, успели видеть, как замелькали попки, прихватывая вещи на ходу, и с криками и визгом исчезли в зелени кустов.

Ребята наши сразу приуныли и поплелись в развалку к пустому берегу купаться. Поплавали, ничто не обсуждая, потом рубахи молча натянули и побрели обратно в город. Дорòгой рядом шли Аким и Иешуа. Разговорились. Первым заговорил Аким:

– Знаешь, Иешуа, я всё обдумал. Думаю, ты прав. Но я сперва как одурел, увидев эту красоту впервые. Я чувствовал себя как в Мёртвом море, и вроде по воде поплыл. Блаженства большего не приходилось испытать. Даже читая свитки, я так не возносился. Думал, что в Раю.

– Я тоже думал так, пока не посмотрел на себя со стороны. Аким, признаюсь, я в мыслях совершал прегрешения, я в мыслях прикасался ко всему, и я в мечтаниях совершал сближение со всеми ими, всех по очереди перебирал. Хотелось мне их всех. Нет ничего прекрасней на Земле!

– Да уж, как видно, знал Всевышний, чем на Земле мужчин занять, чтоб не скучали, – заключил Аким.

– Неужели наши мысли, движения души, стремления к чему-то, всё наше содержание – ничто, поскольку никому не видно?! Неужели всё, что в нас, внутри что происходит, не видно Всевидящему?! Не может быть. Я мыслю, чувствую, переживаю. Всё это для меня – реальность внутреннего мира, сокрытое в моей душе, это ведь жизнь моей души! Помыслить грешное уже нельзя, чтобы Отец небесный не узнал. Есть внешний мир, мы все в нём живы. Есть мир внутри – душа. В ней отражён тот общий, внешний мир. Мне кажется, в моей душе весь мир со мной самим переплетён. Моя душа такая же реальность, как и среда, в которой нахожусь. Я вижу и обдумываю планы, в уме их осуществляю. Если план мой грешен, то есть аморален, то я реально совершаю грех, ведь внутренний мой мир реален! Ну, конечно! Не только ты свидетель моего существования, но и я сам в себе существую, говорю с собой, воздействуют на меня слова других людей. Что же это, если не внутренний реальный мир?! Он в каждом! Поэтому нельзя скрыть от Всевидящего, что существует.

– Да, Иешуа, согласен, мы согрешили. Мне уже скорее бы жениться, чтоб прекратились грёзы по ночам. Рáвви говорит, ещё мне нужен год, чтоб подучиться и стать, как он, раввином. Тогда можно и жениться.

– Аким, мы друзья, но мы такие разные с тобой. Я думаю только об Отце небесном и этим счастлив.

– Да ты ещё пацан! Иешуа! – Аким снисходительно похлопал Иешуа по плечу. – Ты младше на целые четыре года! Вырастешь, как я, тогда посмотрим, как ты заговоришь! А может, закричишь в мучительном томлении?!

Друзья расхохотались, но тут же рты руками позажимали, не нарушая тишину на улице Тиберии в наступившей ночи.

Прошли дни. Молодёжь с утра бродила по холмам, купались вечерами, а днём, пока припекало, по обычаю отсиживались в доме, читая вслух привезённые с собой свитки. Так сочеталось их учение с оздоровлением. Но к озеру со стороны кустов всегда, на всякий случай, подкрадывались осторожно – вдруг повезёт ещё.

Вернулись в Ноцри и распрощались. Смеявшийся со всеми Иешуа, привёл осла домой, но был уже не в настроении. Маленький брат и сестра бросились к нему, как только он вошёл в дом. Оба обняли его и стали весело расспрашивать о путешествии. Присели, Иешуа прилёг и продолжал рассказывать обо всём, что видел и с ним приключилось. О встречах, о беседах. Брат с сестрой не задавали больше никаких вопросов. Иешуа всё сам рассказывал без остановки, последовательно, подробно и очень ярко, да так, что младшим показалось, что и они у озера бывали.

Вошли Йосеф и Мирьям. Младшие дети не скрывали радости, что вся семья снова вместе. Брат с сестрой, смеясь, стали подталкивать и тянуть за руки старшего к родителям, чтобы образовался тесный круг. Иешуа наконец-то улыбнулся, улыбнулись и родители.

Кто создаёт семью, тот в ней и утопает! Семья есть счастья океан. Так дети не дают семье распасться, как океану стать безбрежным, его удерживают берега.

– Нам лучше ни о чём сейчас не говорить, – предчувствуя очередную ссору, тихонько высказалась Мирьям. И это было кстати, ведь все за день действительно устали.

Все пятеро разошлись по своим углам. Углы заполнил вечерний сумрак. Все улеглись и стало тихо.

На утро все поднялись с рассветом. После молитвы и после завтрака дети убежали в школу. Мирьям занялась хозяйством,, а Йосеф направился на недалёкую ферму выполнять заказ.

К полудню Мирьям отнесла второй завтрак Йосефу к месту его работы. Присела отдохнуть. Молчала, пока Йосеф ест. Но долго не выдержала и заговорила:

– Йосеф, давай подумаем иначе. Ну, по-другому посмотрим на нашего умника.

– Ну-ну, – кивнул Йосеф, дожёвывая почти беззубым ртом.

Мирьям невольно под лучами яркого солнца рассмотрела загорелое лицо супруга. Глубокие старческие морщины, ржавые пятна, какие-то наросты густо покрыли иссушенную кожу Йосефа. Мирьям продолжила:

– А почему бы ему, действительно, не стать учителем школы? Пусть учится. Или пусть станет раввином. Учится он хорошо. Даже опережает всех. Ты же мне сам рассказывал, что раввин его хвалил.

– Милая моя Мирьям! Не будем мы себя обманывать. Какой с него учитель? Тем более раввин! Не может ни учитель, ни раввин с убеждением полагать, что он в родстве… – Йосеф оглянулся и очень тихо продолжил, указывая пальцем в небо: – со Всевышним! Об этом лучше бы нам всем заткнуться навсегда! Это – богохульство! А чем оно карается? Побитием камнями! А нас изгонят ото всюду. Нам родины не видеть! Понимаешь?! Речь не о нас, я говорю о наших младших!