Василиус Кошкин - Волшебный стакан, или Пушкин и Кошкин. Петербургские бывалые и небывалые истории

– А флакон из какой сказки? И почему стекленый, а не стеклянный?

– Ну, это же для рифмы, брат Пушкин! Непонятно что ли! – уже и сердится Кошкин, – А зверь зеленый, если хочешь знать, так это просто крокодил. Тоже мне, поэт называется, а никакой фантазии! Педант ты Пушкин вот кто! И все-то тебе объясни! Нет, право, лучше уйду в лес жить.

Тут Пушкин еще и пуще смеется. И так бывало целый божий день у них этакое словопрение происходит покуда совсем не утомятся да не успокоятся.

А тут уж и лету конец.

И осень там глядишь наступила, а следом и зима. И сидели всю долгую зиму у печки и бросали в печку дощечки Пушкин да Кошкин, друзья – не разлей вода.

Жили Пушкин да Кошкин и не то чтоб и тужили, а так разве что скучали порой, да пришло им раз на ум путешествовать. Пушкин и говорит:

– Давай, брат Кошкин, купим лодку и уплывем в Ирландию, Голландию, Германию или Испанию, а то может еще и того дальше: махнем в самую Индию или даже и совсем в Америку!

– Нет, – говорит Кошкин, – если уж покупать, то лучше коня. Лодка – что, просто деревянный предмет, а конь живое существо: можно хоть и в карету, хоть и в телегу запречь. А можно и так просто – верхом скакать хоть на охоту, хоть на войну.

– С кем же это ты воевать-то собрался? – Пушкин спрашивает, – Уж не с Васькой ли соседским?

– Мало ли, – отвечает Кошкин, – француз или германец опять вдруг наступит, у них в Европах-то тесно, вот они к нам вечно и лезут. Ну, а на коне оно дело скорое, хоть направо, хоть налево езжай… А вода вещество волнистое, хлипкое. Как опрокинет лодью-то, так и поплывешь прямо к русалкам на дно. Да и рыбины больно матерые бывают, метра два три. Дрыганет этакая хвостом и все судно почитай пополам…

– Бабкины сказки, – Пушкин говорит, – таких и рыб-то сроду не бывает.

– А вот и бывают! – сердится Кошкин.

– Может и бывают, – соглашается Пушкин, – да только не у нас.

– А вот и у нас! А вот и у нас! – уже выходит из себя Кошкин.

– Да нет, брат, быть того не может! – сердится и Пушкин.

– А вот и может! А вот и может! – И так они тут расспорятся, что и про лодку, и про коня и про путешествие совсем забудут.

– Тебе бы, Кошкин, только противоречить! – возмущается Пушкин, – Это ведь уже просто смешно. Поглядеть на тебя, так ты просто сплошной тиран. Все только по твоему и быть всегда должно.

– А я вот возьму чемодан и уйду в лес жить! – заключает тут спор Кошкин на свой обычный манер, – Или лучше в горы. И живи себе тут тогда один, без меня и без муз.

– Да у тебя и чемодана-то нет, – смеется Пушкин.

– А вот и есть! – возражает Кошкин.

– Да где же это? – интересуется Пушкин.

– А под кроватью.

– Ну и ну, – удивляется Пушкин, – до сих пор что-то никаких чемоданов под кроватью не замечал.

– Потому что он невидимый, – поясняет Кошкин, – и только одни лишь искушенные мудрецы его и видеть могут.

– А я значит неискушенный! – уже и обижается Пушкин.

– Да видать не очень, коли чемодана не видишь.

И так спорят и спорят они до самого позднего вечера пока совсем не утомятся. А потом попьют чайку да и успокоятся. А там уж и сны их поджидают.

Пушкин просто уж страсть, как любил наряжаться. Нарядится бывало Наполеоном, испанцем, цыганом, турком, папой римским, а то и Ноздревым или Чичиковым и ходит себе этак-то по Невскому весь божий день.

А однажды нарядился Кошкиным. Кошкин проснулся, думает, что зеркало пред ним, а это Пушкин наклонился да еще и мурлычет, прямо вылитый Кошкин! Просто совсем оборотень зеркальный! Да и говорит так, точно он самый Кошкин и есть:

– Вставай Кошкин, чай пить пора. Кошкин просто диву давался, вроде и Пушкин, но словно бы и Кошкин.

А как-то решил Пушкин себя царем нарядить, а Кошкина собачкой. Так и вышли они на Невский прогуляться, все равно как дамы обычно с собачками гуляют. А народ-то им тут прямо в ноги падает – дамы и господа поклонами да реверансами просто так и заваливают. Не каждый ведь день увидишь, как царь с собачкой прогуливается. Гуляли себе гуляли хотели уж назад, домой поворачивать, а тут навстречу вдруг настоящий царь с настоящей собачкой выступает. Ну и потеха! И бывает же такое!

Публика, конечно, глядит и туда и сюда, направо да налево и вкривь и вкось и ничего, конечно, понять не может. Как ни гляди, а прямо тебе параллельное зеркальное изображение выходит.

– Вот те на! Как же так, – говорят, – у нас два царя теперь оказывается, а мы-то и не знали!

Пушкина, однако, ж за настоящего царя признали, он де более на царя-то похож и бакенбард вроде попышнее. Да и Кошкин, тоже лучше по собачьи-то тавкает и ножку ловчее подымает, чем царский-то песик. Царь после очень уж на сей Пушкинский метаморфоз сердился и даже Пушкина насовсем в Сибири поселить хотел, а то и вовсе на Северный полюс отправить вместе с Кошкиным, конечно. Но потом все-таки передумал. А подумал:

– А чего уж с Пушкина-то возьмешь – стихоплет-шелкоперец! Да ну их совсем к лешему, чертей этих пиитов!

И сослал его тогда просто в творческий отпуск в Кишинев – саранчу считать.

Однажды Кошкин взял да написал письмо турецкому султану. Он и вообще любил письма писать, но только уж самым важным персонам: царю например, папе римскому или же королям-императорам разным, ну и Пушкину, конечно, потому что Пушкин, как ни крути, а гений, это уж всем известно.

– Дорогой царь Салтан, – писал Кошкин, – извиняйте, а как уж по батюшке-то, Ваше султанское величество именуется мне, однако, не знамо и не ведомо.

Сказывают, не то Селиваныч, не то Сулеманыч, да думается ежели поразобраться, то это все одно, что и Иваныч. Так что вот дорогой Салтан Иваныч, Ты живешь там, конечно, в землях теплых, плодородных, ананасы и финики каждодневно употребляешь, ездишь на верблюде и гуляешь под пальмами с голопузыми турецкими девушками или же куришь кальян и пьешь кумыс.

А у нас тоже ничего, не плохо. Летом грибы, ягоды всякие и на сеновале, опять же, расслабляться страсть как приятно. А зимой на санках с горки катаемся или в снежки кидаемся… Так что хватит тебе, друг любезный, султанить, приезжай-ка лучше, да отдохни у нас в краях прохладных северных.

У нас это запросто. Право слово – приезжай, я и Пушкин уж так будем рады. Попьем чайку, а то может и чего покрепче. При сем кланяюсь с надлежащим уважением.