Василиус Кошкин - Волшебный стакан, или Пушкин и Кошкин. Петербургские бывалые и небывалые истории

И в лесу тоже канитель пойдет: все зашипит, засвистит, закукует, заохает – кто во что уж горазд: и зверь, и птица, и кикимора болотная, и укромный леший народ. Тут и леса, и поля, и города, и веси и все вокруг вдруг оживет и всяк в песню свой особый запев вставит.

А Европа с Америкой и с прочими землями слушают, слушают и уши только вовсю растопыривают да диву даются: поет там чего-то Расея, только вот чего – не уразуметь чужим-то ухом. Послушают, послушают да и сами свое чего-нибудь тоже затянут. А там и Азия с Африкой пристроятся и Австралия, и прочие земли и острова и получается просто уж целая мировая песня.

И запоет тут и весь шар земной с горами, лесами и водами! А там глядишь и звезды и планеты зашевелятся и весь мир Божий небесный, а тогда уж и целый космос во всех сферах своих вселенских и дальше музыку подхватит и жить, вроде не так скучно станет и даже как-то светлей и веселей.

Пушкин был, как известно, питомец да и любимец муз, хотя возможно и благодаря Кошкину: к Кошкину-то ведь и все дамское население, словно бы магнитом притягивалось. Что Пушкину не особенно-то и нравилось, а потому, видно, он ни на балы, ни на концерты, ни в театры Кошкина сроду не приглашал.

– Лик у тебя, брат Кошкин, – говорит, – больно уж зверский, посмотреть так просто дикий даже. Публика не на сцену, а на тебя весь вечер глазеть будет и не театр уж тут, а целый скандал получится!

А Кошкину в театр ну просто, как из ружья, непременно уж хотелось.

– Ну и что, – говорит, – пусть глазеют. На то и глаза всем дадены. А я все равно в театр хочу. Я ведь с детства мечтал лицедеем быть, да вот до сих пор как-то не сподобился.

И так донимал да упрашивал целый день, что доканал-таки Пушкина. И поехали они вечером в театр. Кошкин нарядился в пушкинский лицейский мундир с красным воротником да ботфорты, ну а на физиономию маску нацепил, чтобы зверскость внешности все же не так выступала, а Пушкин, во фрак да в штаны полосатые в клетку, как по моде и положено облачился.

Приехали они в театр и только стали в фойе по парадной лестнице подниматься, как Пушкин видит – царь с царицею тут из кареты вышли и за ним и Кошкиным вверх по лестнице следуют. Пушкин разумеется посторонился и этаким учтивым французским манером голову в поклоне наклонил, как оно и подобает всем добрым подданным пред своим законным государем. Ну, а Кошкину-то все это просто уж совершенная ботва вроде, хоть бы и сам Зевес там с Олимпа спустился – шастает себе впереди царя с царицей и не оглянется даже.

Все дамы и господа, которые по сторонам стояли, царю да царице кланяются, а Кошкину кажется, что это ему этакий почет. И хотя и мелочь это вроде, а все равно приятно.

– Потому-то, думает, и не хотел Пушкин меня в театры-то брать, боялся что все уважение тогда мне перепадет. Вишь как все кругом кланяются, прослышали уже видать про Кошкина!

Конечно, и свечки кругом горят, словно как в церкви, а народу просто совсем как огурцов в кадушке насобралось. И все больше господа особо важные: князья да графы – и свои местные да и заморские тоже присутствуют.

Дамы в нарядах парижских как стрекозы вокруг порхают, возле них гусары да кавалергарды усатые как жуки снуют, да жужжат все – чего-то явно домогаясь. А сановный люд с лысинами, в мундирах с орденами просто так себе стоит, солидничает.

Сплошной плезир, одним словом, и никакого тут и Парижа не надо!

Стали Пушкин да Кошкин в ложе устраиваиться, тут Кошкин и спрашивает:

– А что это за мужик-то с бабой оба в коронах, которые за мной все шастали? Актеры что ли какие?

– Да это же царь с царицей! – Пушкин говорит

– Разве? – удивился Кошкин, – а я было не признал.

Да и мудрено ведь и в самом-то деле узнать. На монетах-то царей все больше в профильном виде чеканят, поди ж там догадайся как они с фасадов-то выглядят! Не станешь же со стороны забегать да сбоку на них заглядывать!

– Я царей-то в книжке видал, – Кошкин говорит, – а этот-то и не похож вовсе. Цари-то они все с бородами важными, а этот обчекрыженный вовсе, ровно как барышник какой, только усики торчат… Нет брат Пушкин, шутишь ты как видно. Бабкины-то, право, сказки. Так-таки и не поверил.

Пошел раз Пушкин на охоту, ружьецо у Тургенева напрокат подзанял, рюкзачек со съестным припасом заготовил – все как охотнику и полагается.

– Подстрелю-ка, думает, пару каплунов или может и бекасов, а если нет, то и просто отдохну на лоне натуры.

Кошкин на сей раз с ним не пошел, он такой-то охоты с пальбой вообще не уважал: он привык совсем уж тихо, на цыпочках, охотиться, а с ружьем оно совсем как на войне выходит: бах, да ба-бах, да трах-тарарах, просто уши даже отваливаются. Только шум один, а никакого тебе спокойного охотничьего творчества.

Прилег Кошкин во дворе на газончик и в небеса уставился. Хорошо там в небесах, голубизна, а в голубизне тучки-облачки белые плавают и птицы туда сюда меж ними снуют, как рыбки все равно в аквариуме. Смотрит Кошкин на птиц и думает:

– Вот они-то вот летают, хвостатые, а мы почему не можем? Потому что крылья у нас не растут. С крыльями-то и любой жук полетит, а без крыльев разве только шарики воздушные летать умудряются.

И решил Кошкин и себе крылья устроить. Часа три чего-то мастерил, почти тридцать три вехотки извел, но крылья просто на удивленье какие отменные получились – любой орел позавидует, только вот баней сильно уж пахнут, потому как из вехоток сделаны, а так ничего – очень даже аэродинамичные.

Влез Кошкин поскорей на крышу – крылья опробовать. Нацепил их на загорбок, да с крыши прямо вниз и сиганул. Зрители там, конечно, разные собрались, ждали что разобьется Кошкин. Однако ничего, не разбился, а воспарил в выси небесные прямо, что твой селезень, будто бы и всю жизнь только и делал, что летал.

– Ой, батюшки, ей Богу полетел ведь Кошкин-то! – радовались некоторые, а другие напротив едко возражали:

– Да уж чего там, подумаешь, птицы тоже вон летают, не падают.

А третьи опять же по своему на событие это смотрели:

– Поглядим-ка, говорят, как он щас падать да разбиваться будет! Потому это полное нарушение природных порядков, поскольку котам летать отнюдь не свойственно!

А Кошкин падать да разбиваться вовсе и не собирался, а разлетался вовсю по небу и чего там про него говорят или думают, так ему на то сверху и чихать-то даже охоты нет.

Птиц шугает, стрекоз опережает, просто не крылья получились, а чудо техники. Сам Леонардо, в сем предмете мастер весьма искусный, от таких бы, пожалуй, не отказался, а может быть втайне даже несколько и позавидовал. На таких-то крыльях хоть в Париж, хоть в Лондон хоть и куда захочешь лети – не стыдно. А до Москвы так вообще только пару раз крылом взмахнуть и на Красную Площадь хоть садись хоть ложись. Просто прелесть небывалая, а не крылья!