Александр Черенов - СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

Для сантиментов уже не было времени, и Браилов решительно вывел Хозяина из состояния «некоторой задумчивости», в других случаях – применительно к другим людям – обычно именуемой «умственным ступором».

– Сейчас у нас появился великолепный, и, может быть, единственный шанс разобраться со всеми негодяями разом. И на этот раз доказательно.

Занятый анализом намёка Браилова, да ещё в условиях совмещения с остаточной «задумчивостью», Сталин вновь «отпустил» майору «неуставную дерзость» из откровенного намёка на «отдельные нюансы» былых процессов.

– Я слушаю Вас, товарищ Браилов.

Словно доводя вождя «до готовности», Семён Ильич оглянулся на дверь, и решительно припал к уху пациента.

– Берия и компания должны поверить в успех затеи. То есть Вам, товарищ Сталин, придётся «немножко умереть». Точнее: «поработать» умирающим. Ну, вроде бы я Вас не находил, и Вы тут основательно «доходили» в полном одиночестве всё расчётное время. Расчётное – по расчётам заговорщиков, конечно.

Веки Сталина «подумали немного» – и сомкнулись в знак согласия.

– Вы полагаете…

– Да, товарищ Сталин.

Браилов «не отрабатывал на перехват»: Иосиф Виссарионович сам «оставил местечко» для продолжения.

– Наверняка Берия приказал Хрусталёву отдержать нас от Вашей комнаты как можно дольше – с тем, чтобы помочь зелью справиться с Вами, и оставить медицину не у дел. Убеждён, что и сам он, и его подельники сделают всё для того, чтобы не только лично уклониться от присутствия, но и «попросить задержаться» врачей. И это не экспромт: так задумано.

Задрапировавшись веками, Сталин несколько секунд «отсутствовал»: усваивал информацию.

– Что? – наконец, прошелестел он губами.

– Что я предлагаю?

Браилов неожиданно озорно улыбнулся.

– Предложение – одно: поможем «товарищам» раскрыться «по полной»! Тем более что для этого Вам не потребуется особого лицедейства. Вы сейчас достаточно хороши… в смысле: плохи для того, чтобы «умирать» вполне натурально, не прибегая к дешёвой имитации. От Вас требуется лишь одно: не открывать глаз, и дышать так, как Вы это делаете сейчас. На всякий случай, я Вас подстрахую снотворным. Всё остальное я беру на себя.

Сталин молчал недолго. Точнее, совсем не молчал. Едва только Браилов «взял всё на себя», он смежил веки. Молча, но красноречивее всяких слов. В художественном – и очень вольном – переводе взгляд его звучал примерно так: «Ну, что ж, Лаврентий: давно мы примерялись к глотке друг друга. Посмотрим же, кто дотянется первым».

Довольный тем, что Хозяин соответствовал ожиданиям, Браилов с чувством погладил того по вялой руке, и вышел. Пора уже было «работать» охранником: «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»…

…В двенадцать часов дня Лозгачёв многозначительно взглянул на хронометр: сейчас начнётся «движение». Именно так на даче определяли пробуждение Хозяина. Двенадцать часов было не просто нормативом «подъёма» Сталина, но и крайним сроком продолжительности его сна. Позже Хозяин никогда не вставал, даже недомогая по причине или без оной.

Однако признаки «движения» не обозначились ни в двенадцать, ни в час, ни в два. Лозгачёв прореагировал так, как и должен был, и не только по инструкции: забеспокоился. Своим беспокойством, теперь уже по инструкции, он поделился по инстанции: с прямым начальством.

Однако прямое начальство не разделило беспокойства подчинённого.

– Хозяин устал и отдыхает! – не сказал, а отрезал, Хрусталёв. Правда, голос его «в момент отрезания» заметно дрожал. Дрожал так, словно полковник и сам уже начал волноваться по поводу сверхнормативного отсутствия босса, но, подавая вид, мужественно старался не подавать его. – И не вздумайте тревожить его: это может стоить не только места, но и головы! Любому из вас!

Хрусталёв даже попытался облагородить свой взгляд начальственной суровостью. Но облагородить не получилось. И не только по причине неблагородного прошлого, настоящего и будущего. К огорчению полковника – на этот раз настоящему – сквозь маску напускной строгости явственно пробивался совсем не начальственный страх. А поскольку он никак не монтировался с текстом, то и остался непонятым сотрудниками охраны. Всеми, исключая Браилова, который наблюдал за начальственным псевдоражем Хрусталёва примерно так, как экспериментатор наблюдает за подопытным существом: изучая реакции того на внешние раздражители.

В два часа дня Хрусталёва сменил подполковник Старостин. А ведь обычно этот процесс происходил ровно в десять утра. Но сейчас, видимо, под предлогом «избыточной озабоченности» складывающимся положением дел, полковник решил подстраховаться. Явно с тем, чтобы не позволить никому из подчинённых до истечения «нормативного времени» «нарушить инструкцию» по части проникновения к Хозяину.

В обед же – таковой по «общегражданскому времени» – Хрусталёв сдавал дежурство с видимым облегчением, был радостно возбуждён и даже временами игриво насвистывал себе под нос «Иду к «Максиму» я, там жду меня друзья…». Самодовольство так и пёрло из него, совершенно не заботясь тем, насколько оно согласуется с неопределённостью момента. Даже стопроцентного охранника – служаку без мозгов – это не могло, как минимум, не озадачить. Пусть и неумышленно, но даже у непосвящённых складывалось впечатление, что полковник ведёт себя так, словно выдержал испытание. Оставался лишь один вопрос: какое именно?

Весь день первого марта никто в зал, где лежал Сталин, так и не вошёл. Непросто было вышколенным стражам нарушить годами соблюдавшийся порядок. Полагалось ждать руководящего указания. От Хозяина. Усердие не по разуму было чревато. И ведь было, и не единожды! Поэтому никто не посмел даже приблизиться к двери залы: а вдруг Хозяин именно в этот момент надумает выйти из комнаты? Можно было только представить, какое «угощение» ожидало смельчака – в иной редакции безумца?!

В том числе – и, прежде всего – по этой причине никто из товарищей Браилова и представить себе не мог, что Семён Ильич каждые два часа навещал Хозяина для проведения необходимых процедур. Результатом их явилось то, что и должно было явиться: около девяти часов вечера Сталин попросил есть.

– Вам сейчас бы куриного бульончика! – огорчённо вздохнул Браилов. – Но, увы!

Хозяин упал духом, и на этот раз Семён Ильич не стал мешать ему. В лечебных целях.

– Нельзя: на кухне, да и в охране сразу же догадаются. Поэтому, товарищ Сталин, испейте пока виноградного соку: тоже полезная вещь, особенно в Вашем состоянии.

Хорошо, что, прибираясь за гостями, Бутусова, то ли специально, то ли по забывчивости, оставила на столе один графин, в котором находилось ещё не менее полулитра красного виноградного сока. Сталин выпил чуть ли не полный стакан.