Александр Черенов - СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

– Я знаю вас обоих, как очень порядочных людей, – «перешёл в режим шёпота» Браилов. Спонсируя внимание, он даже огляделся по сторонам. – Поэтому я буду говорить с Вами предельно откровенно.

Оба врача сразу же насторожились, а Лукомский даже выдал пальцами качественную дрожь. Как и все высокопоставленные медики, «допущенные к телам», профессора, страсть, как не любили секреты: от них дурно пахло. И всегда в одну сторону: в сторону медиков.

– Вы должны в присутствии Берии, Маленкова и Хрущёва заявить о том, что у товарища Сталина – инсульт с кровоизлиянием в мозг на почве атеросклероза и гипертонии.

Браилов наклонился к самому уху Мясникова, так что Лукомскому пришлось согнуться в три погибели и «мобилизовать» все слуховые возможности для того, чтобы «заслушать инструкцию».

– Вы также должны определить у больного правосторонний паралич с потерей сознания и речи. Если вы к этому добавите, что у больного проявились тяжёлые нарушения деятельности сердца и дыхания, это также не будет лишним. Но самое главное…

Браилов «отклеил» губы от уха Мясникова, и многозначительно «доработал» указательным пальцем.

– … Вы должны сказать Берии, что больной обречён.

«Пройдя инструктаж», Мясников изумлённо уставился на «инструктора». И изумление его было совсем не того свойства, на какое рассчитывал и к какому был готов Браилов.

– Что такое? – забеспокоился Семён Ильич. Лукомский усмехнулся.

– Да всё дело в том, уважаемый Семён Ильич, что не далее, как полчаса назад мы уже прослушали наставления, почти дословные Вашим!

– Берия? – не изумился Браилов: уже понял, да и некогда было.

– Он.

Семён Ильич покривил щекой, и покачал головой.

– Бывает же такое! Прямо единство и борьба противоположностей!

Теперь уже Мясникову и Лукомскому пришлось обменяться «свежей» порцией удивленных взглядов. Теперь уже они оказались не готовы к реакции бывшего коллеги. Но Лукомского озарение «постигло» чуть раньше. Правда, оно не приняло утвердительной форме, почему и облеклось в вопрос.

– Единство противоположностей? – доработал он бровями. – Вы хотите сказать, что…

– Да! – не стал «тянуть с выстрелом» Браилов. Но, поскольку Мясников не торопился с озарением, Семёну Ильичу пришлось вновь «перезарядить оружие». – Берия хочет смерти Хозяина – я хочу его жизни. Берия устроил встречу Хозяина с «курносой» – я помог Хозяину избежать встречи. Сталин вовсе не умирает, хотя до сих пор сказываются последствия интоксикации организма. Для устранения всех их понадобится время и длительное лечение. Но уже «в рабочем порядке».

Браилов внушительно посмотрел на застывших с округлившимися глазами профессоров.

– Для разоблачения «дружеских поползновений» Берии и его подельников мне нужна ваша помощь. Вы должны засвидетельствовать наличие у больного всего того, что и ожидает услышать от вас «дорогой Лаврентий Палыч». Уверяю: этим вы обрадуете не только его.

– Яд должен был дать картину кровоизлияния в мозг?

Голос Мясникова был сух и деловит: профессор уже «включился».

– Да.

– Мы готовы, – «подписался» за обоих Мясников. – А профессора Тареева мы сами «доведём до кондиции».

Он взглянул на часы.

– Однако, пора!

Браилов усмехнулся.

– Не думаю, что Лаврентий Палыч будет корить Вас за опоздание…

…Все три профессора деловито осматривали больного под бдительным оком изнывающего от нетерпения Лаврентия Палыча. Берия действительно изнывал и не скрывал этого. Едва ли не через каждую минуту он «разряжался раздражением»:

– Ну, что, что? Что скажете?

Наконец, любопытство его было удовлетворено. В точном соответствии с инструкциями Мясников объявил «приговор»: инсульт с кровоизлиянием в мозг.

– А ещё что? – продолжал допытываться Берия: видимо, ему недостаточно было столь лаконичного заключения. Он ждал «утешения» по полной программе – с «букетом» и даже «оранжереей».

Теперь уже Лукомский озвучил общую позицию насчёт паралича, нарушений работы сердца и дыхания. И лишь тогда Берия удовлетворённо перевёл дыхание. Примерно так, как на его месте сделал бы симпатизант Хозяина по получению информации о том, что кризис миновал. Лаврентию Палычу осталось теперь удостовериться в том, что «кризис миновал», но лишь в том смысле, что он уже «перешёл Рубикон», за которым Хозяину можно было со спокойным сердцем помахать белым платочком и передать его тело лодочнику Харону. Для доставки «по месту назначения».

– А жить он будет?

Голос, которым Лаврентий Палыч озвучил вопрос, не подходил не только для демонстрации сочувствия к человеку: он не годился даже для случаев из ветеринарной практики. Тут Берия, конечно, недоработал. Но его можно было, если не простить, то хотя бы понять: «сегодня жизнь моя решается: сегодня Нинка соглашается!»

Мясников очень натурально развёл руками и печально вздохнул.

– Обычно, в подобных случаях, руководствуясь соображениями врачебной этики, мы вынуждены говорить близким родственникам неправду: дескать, жить будет, но трудоспособность вернётся не скоро…

Если бы он видел в этот момент лицо «родственника»!

– Но собравшиеся здесь – не родственники и не кисейные барышни, а соратники товарища Сталина, его верные ученики и первые лица государства. Поэтому я скажу правду: товарищ Сталин обречён…

Как ни старался Берия, но с «оглашением приговора» он так и не смог «убиться взглядом»…

Постепенно на дачу съехалось всё Политбюро. Ну, так, как в прежние времена дворяне съёзжались на «приёмы»: в персональных экипажах и с личными кучерами. Поправка на время была несущественной: экипажи заменили авто, а кучеров водители. Но два других отличия были серьёзней. Первое: съезжались не на бал. Второе: съезжалось именно Политбюро, а не «свежеизбранный» Президиум ЦК. О «приёме» были оповещены лишь те лица, которые являлись членами руководящего органа до последнего съезда. Неофитов не было. За небольшим исключением в лице, точнее, в лицах, Сабурова, Первухина и Пономаренко.

И это было показательно. Настолько показательно, что даже Лозгачёв, далёкий от кремлёвских интриг человек, отметил про себя этот факт. Но уже без удивления: факт «удачно» вписывался в ту информацию, которой с ним поделился Браилов…

Анастас Микоян, обиженный на Хозяина за отстранение от участия в «чайных церемониях», глядел теперь на синюшное лицо Сталина без малейшего сострадания. И то: столько довелось перенести… без чая и дворцовых сплетен! По этой причине «форма соответствовала содержанию». То есть, взгляд не отделялся от убеждений, являясь всего лишь их выражением. Микоян не только смотрел без сострадания, но и не испытывал его. Теперь он мог не скрывать годами таившиеся «чувства» к вождю. Ему уже незачем было демонстрировать то, чего не было в наличии.