Марианна Алферова - Соперник Цезаря

Питье оказалось нестерпимо горьким. Клодий с трудом его проглотил.

— Доживу до утра — выживу, доживу до утра — выживу… — бормотал он в бреду. Или ему казалось, что бормочет?

Фульвия была здесь, она расхаживала по спаленке, грозила пальчиком, то вдруг задумывалась, склонив голову и покусывая ноготь. Потом вынула шпильки из сколотых на затылке в узел волос, тряхнула вьющейся гривой, что-то сказала — что, Клодий не расслышал, — и вышла из комнаты. Он пытался пойти за ней, но не смог даже привстать на кровати.

В доме сделалось темно — светильники вдруг разом погасили, но тишина не наступила, все почему-то спешили куда-то, кричали, спорили; кто-то пытался вытащить Клодия из спальни, но он не давался, лягался и даже, кажется, кого-то укусил. Он хотел, чтобы его оставили в покое, не трогали, не тормошили, чтобы все замолчали, и наступила тишина. Совершенная, абсолютная тишина…

— Утро… — пробормотал он, глядя, как дверной проем постепенно желтеет, и проступает только что изготовленная копия Венеры из белого искристого мрамора, с отмеченными золотом сандалиями. — Зосим!

Темный тюфяк в углу зашевелился.

— Утро, — повторил Клодий и почувствовал, что губы нелепо расползаются.

— Точно, утро, — подтвердил Зосим.

В комнате пахло шафраном: это слуги, чтобы забить запах пота и блевотины, кропили шафранной водой стены и постель.

— Я на воздух хочу, — сказал Клодий.

Он сел на ложе, и все куда-то поехало: стены — в одну сторону, светлый дверной проем с белотелой мраморной Венерой — в другую.

— Изволь, доминус, только тебе не дойти.

— Дойду.

Зосим надел ему на ноги кожаные соки. [100] Сокки — мягкая кожаная обувь, что-то вроде домашних тапочек.

Клодий все же встал, упрямством перебарывая смертельную слабость. Покачнулся и вцепился Зосиму в плечо. Сил не было — ни в руках, ни в ногах. Однако пошел.

— Консул Цезарь о тебе справлялся. И сегодня, и вчера, и позавчера.

— Сколько же я болею?

— Три дня.

Явился Полибий, подхватил хозяина с другой стороны. Так втроем добрели они до перистиля. Тут уже суетились две рабыни: взбивали подушки, матрацы. Увидев хозяина, запричитали, заахали. Притворно? Нет? Не разберешь. Но, похоже, что непритворно. Вон ту смуглянку Клодий выкупил из лупанария и обещал свободу. Умрет он — быть ей и дальше рабыней, ублажать чью-то похоть, пока морщины не избороздят лицо.

— Напиши письмо Марку Фульвию Бамбалиону, — приказал Клодий Зосиму.

— Что написать?

— Напиши… Публий Клодий Пульхр просит Марка Фульвия отдать за него дочь.

— Ты очень болен, доминус.

— Если Марк Фульвий согласится, я поправлюсь. На том кинжале был не яд, а приворотное зелье.

И Клодий провалился в черный сон без сновидений.

На Рим после полудня налетела гроза, сверкали молнии, с черепичной крыши рушились в мелкий бассейн перистиля потоки мутной воды. Лежа под защитой колоннады, Клодий смотрел, как ливень бьет его садик, и вода в бассейне пузырится и кипит. От водяной пыли и лицо, и шерстяная накидка мгновенно сделались влажными.

Интересно, сумел ли Зосим опередить грозу и добраться до виллы сенатора Фульвия, или пережидает ненастье в придорожной таверне? Как скоро он принесет ответ? Сегодня? Или только завтра, к полудню?

Ждать до завтра не было сил…

— Ты уже вернулся, Зосим? — спросил Клодий, поднимая голову.

Вокруг было темно, только тлел золотой огонек в носике светильника.

— Час назад. Но ты спал, и я не стал тебя будить.

Клодий лежал на полу возле бассейна. В голове шумело, будто где-то недалеко вода водопадом обрушивалась на камни. Клодий сел, поднес руку к голове. Перед глазами плыли какие-то пятна. Пурпур преобладал.

— Ты отдал сенатору письмо?

— Да, доминус.

— Катулл сочиняет стихи, Цицерон — речи, — сказал Клодий. — Все продаются, жрут, развратничают. Все чуют конец. Пахнет мертвечиной. А Катулл сочиняет стихи.

— Что с тобой? — обеспокоился Зосим. Он поставил светильник на пол, помог хозяину подняться и усадил его на скамью.

— Я спал… — Клодий смотрел куда-то мимо Зосима и мучительно хмурил брови. — Да, я спал. И мне приснился странный сон. Будто я — это совсем не я, а кто-то другой. А Рим — не Рим, а огромный кувшин, который разлетелся осколками. А внутри кувшина — отрубленные головы, кишки, чьи-то руки, зубы, кровь… — Клодий икнул и брезгливо сморщился. Казалось, его сейчас вырвет. Но он сумел подавить спазм. — И вот этот я-не-я ползает по полу, собирает осколки и пытается склеить кувшин. Глупый сон, правда?

— Я верю в сны, — сказал Зосим серьезно.

— И что ты думаешь про мой сон?

— Крови будет много.

— В наше время легко говорить умные вещи, — усмехнулся Клодий. — Но очень трудно поступать умно.

— Проводить тебя в спальню? — спросил вольноотпущенник.

— Ты привез ответ?

— Да, доминус. — Зосим протянул Клодию таблички.

Клодий сломал печать, Зосим поднял светильник, чтобы патрону легче было читать.

— Сенатор приглашает меня к себе в имение. Значит, хочет устроить помолвку. Я спрошу: «Обещаешь?» И он ответит: «Обещаю». Фульвия — моя. Завтра утром я проснусь здоровым, Зосим, вот увидишь.

На свадьбе Клодия и Фульвии гулял весь Город. Пиршественные столы накрыли прямо на улицах, вино пили только сорокалетнее, туши кабанов жарили целиком на вертелах. На столах пирамидами высились янтарные и пурпурные гроздья винограда, карфагенские гранаты, наливные яблоки и груши. Все говорили только о сегодняшней свадьбе и о завтрашних выборах народных трибунов. Свадьба и выборы слились в одно действо. Сегодня все угощаются и пьют за здоровье жениха, завтра с гудящей головой пойдут голосовать за молодожена.

На невесте венок из майорана, оранжевая фата, красные башмачки. Глаза невесты потуплены. Но Клодий знает, что это не скромность, а затаенное торжество. Из всех молодых римлян она хотела только его — дерзкого красавца, способного на самые невероятные поступки. И она получила, что хотела. Невиданная роскошь для римской невесты, чью судьбу без оглядки на ее чувства вершит глава семейства.

Пронуба [102] Пронуба — почтенная женщина, состоящая в первом браке. Юлия соединила руки жениха и невесты.