Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность

– Не будем об этом, фюрер. К тому же рейхслейтер ждет, как вы распорядитесь судьбой несчастного Геринга.

Вместе с фюрером она взглянула на Бормана. Тот ответил им взглядом, полным ненависти, и поспешил ретироваться. Когда в тексте своей телеграммы Гитлер дошел до смертной казни, которой заслуживает «государственный изменник» Геринг, секретарша вздрогнула, прекратила печатать и, повернув голову, осуждающе взглянула на… Бормана. Именно на Бормана, хотя руководитель канцелярии и секретарь фюрера пока еще по поводу телеграммы и звука не произнес, а молча и, как могло показаться, смиренно стоял у двери, дожидаясь, пока о нем снова вспомнят.

– Мне так и писать это - о «смертной казни»? – вполголоса уточнила она у Гитлера.

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что это… Геринг!

– Молите Бога, что не Бонапарт! – вполголоса съязвил Борман.

И все же замечание фрау Турм какое-то действие возымело. Фюрер нервно прокашлялся и уже более твердо и настойчиво проговорил:

– Пишите дальше: «…Однако, учитывая ваши, Геринг, многолетние заслуги перед НСДАП и государством, я дарую вам жизнь, хотя и лишаю вас всех постов. Гитлер».

Как только Турм отстучала последнюю букву, они вдвоем, словно пойманные на горячем заговорщики, оглянулись на Мартина Бормана.

– Возмутительно! – почти прорычал тот. – Нельзя миловать предателей! Не то время, чтобы проявлять снисходительность к таким врагам рейха, как Геринг.

Дождавшись, пока он выйдет, Адольф и унтерштурмфюpep СС Турм вновь растерянно переглянулись.

– Вы даже не представляете себе, что они способны натворить, – почти прошептала машинистка, – как только почувствуют, что ваш авторитет фюрера иссяк, а ваша воля к власти исчерпана. Обратитесь к Наполеону, фюрер. Вспомните, что вы начинали как ученик Бонапарта. Обратитесь же теперь к его духу. – Вы же видите, кто вас теперь окружает и на что они способны.

– Я чувствую это, – исповедально признан Гитлер. – Мне давно следовало покинуть Берлин. Надо было эвакуироваться вместе с Кейтелем или Герингом. Там, в ставке «Бергхоф», я все еще оставался бы для них всех великим фюрером Великой Германии.

– В Берхтесгадене – да, – сочувственно поддержала его лейтенант войск СС Катарина Турм. – Враги были бы еще далековато, к тому же уходить оттуда было бы легче: в горы, в Аргентину или в Южную Африку. Там у вас было бы много всяких самолетов, из тех, которые откуда угодно взлетают и куда угодно садятся.

– Самолетик, который куда угодно садится!… Вы правы: теперь нам нужен какой-нибудь легкий самолетик… – пробубнил фюрер, откровенно воспринимая слова машинистки, как подсказку. В эту минуту он подумал о летчике-испытателе Ганне Райч. Уж кто-кто, а она смогла бы выдернуть его отсюда, даже если бы русские уже были в двух кварталах от рейхстага. – Так может, действительно?…

– Вы подумали о ком-то, кто мог бы увезти вас отсюда? – как можно доверительнее спросила машинистка, но тоже вполголоса.

– Подумал.

– Я знаю, кого вы имели в виду.

– Не знаете, – покачал головой Гитлер. Он сидел рядом с ней, упершись локтями в колени, с низко опущенной головой, в позе беспредельно уставшего и окончательно разуверившегося человека.

– Ту летчицу, которую Вернер Браун чуть не посадил смертницей в одну из своих погибельных ракет.

– Браун действительно хотел это сделать?! – отшатнулся Гитлер, забыв, хотя бы ради приличия, уточнить, о ком она ведет речь.

– Нет, заставить Ганну Райч он не решился бы, но пытался сыграть на ее самолюбии.

– Странно. Почему я об этом не знаю? Я бы категорически…

– Вы многого не знаете, фюрер, – простодушно просветила его унтерштурмфюрер. – Слишком многого. Но, возможно, в этом ваше спасение.

– Наверное, так оно и есть, – неожиданно признал вождь.

– …Но в этом только ваше спасение, – храбро уточнила Турм, – а не спасение Германии.

Гитлер ничего не ответил, и Катарина с опаской взглянула на него, пытаясь выяснить, не слишком ли обиделся.

– Мне давно нужно было выбраться из Берлина, – почти ритуально молвил Гитлер, словно произносил заклинание. – Давно, давно надо было. Вместе с Герингом и всеми прочими… Там у меня было бы больше свободы для маневра, там я еще не чувствовал бы себя… руководителем страны, – запнулся он на слове «фюрером».

– А главное, в вашем распоряжении все еще оставался бы тот самый офицер со шрамами, который когда-то, и тоже в горах, спас Муссолини. А потом швырнул к вашим ногам труса и предателя, этого… венгра, – с какой-то особой, женской брезгливостью произнесла она это свое «венгра», – адмирала Хорти.

– Со шрамами, да… – машинально повторил Гитлер. – Обер-штурмбаннфюрер Отто Скорцени.

– Напрасно вы оттолкнули от себя этого офицера со шрамами, фюрер, – настойчиво избегала Турм слов «мой». – В страшные минуты жизни таких людей, как он, нужно держать при себе.

– Он выполняет мое задание.

– Значит, не то выполняет. У него теперь должно быть одно задание: спасти своего фюрера. Если кто-то в трудную минуту и способен выручить, так это они, такие решительные и отчаянные люди, как этот, со шрамами, – назидательно произнесла унтерштурмфюрер СС. – Вот кого вам следовало сделать своим фельдмаршалом, фюрер. Вместо некоторых других, продажных.

– Он тоже может предать, – так и не вдохновился ее доверием фюрер.

– Но ведь оставался же преданным в самые трудные минуты.

– Раньше – да, оставался. Тогда они боялись меня. А теперь, когда все почувствовали, что рейх оказался на грани краха…„

– Этот не предаст.

– Вы что, близко знакомы со Скорцени?

– Близко вообще не знакома. Газеты, радио, приказы… Словом, наслышана. Только я вам вот что скажу, фюрер: люди с такими шрамами, как у него, – не предают. Уж поверьте моему чутью.

Фюрер смотрел на свои дрожащие руки и молчал. Однако Турм почувствовала, что думает он сейчас не об офицере со шрамом. Скорее всего, вообще ни о чем не думает, просто замер в своем страхе, как в коконе.

– Еще не так уж и поздно, – вдруг решительно проговорил Гитлер, поднимаясь с приставного стула, сидя на котором, обычно диктовал машинистке. – Я немедленно вызову его сюда.

– Офицера со шрамами? – почему-то упорно не желала называть обер-диверсанта по фамилии.

– Почему… со шрамами? Генерал-полковника Грейма, – сказал Гитлер, глядя куда-то в потолок и уж явно обращаясь не к фрау Турм. Это были размышления вслух. – Его и Ганну Райч. Двоих прекрасных пилотов и полностью преданных мне людей.

Он опустил глаза и вдруг заметил, что, глядя на него, машинистка медленно покачивает головой.

– Что? – не понял он.

– Они не выпустят вас, – повела она подбородком в сторону двери.

– Кто… не выпустит?