Эстер Фриснер - Псалмы Ирода

— Будешь отвечать? — Бекка почувствовала горячие брызги его слюны на своем лице. — Отвечай, или получишь вот это! — В поле ее зрения возник все тот же крохотный кусочек металла. — И тогда я потом отдам тебя тем — остальным.

Ее вскрик не был притворным, а ужас не был поддельным. Все, что он сделал с ней в той маленькой комнате внизу, вернулось к ней, будто вырванное из прохладной безопасности памяти с помощью этой маленькой булавки. Ее язык стал шершавым как бумага, и она, заикаясь, прошептала:

— Нет… пожалуйста…

И тут же стыд перед собственным испугом поднялся откуда-то изнутри, подобно вкусу желчи. Ведь то, чем он ей угрожал, было ничто, совершенное ничто! Ее покорно сложенные руки вдруг рванулись вниз, прямо к потайному карману, сжались на гладкой рукояти револьвера и с силой сунули его ствол в живот Адонайи.

Она чуть не расхохоталась, когда увидела, как белеет его лицо, становясь похожим на рыбье брюхо, а глаза от изумления лезут из орбит. Господи Боже мой, что, он думает, я прячу там? И только для того, чтобы он знал, только для того, чтоб он лучше понимал, какой урок ему предстоит получить, Бекка сказала тихо и нежно, как и положено говорить женщине:

— У меня револьвер, Адонайя. Его-то ты и чувствуешь. Со мной не произошло чуда, и я не отрастила Адамов признак, так что выбрось из головы сказки о чудесах. Для меня достаточно и такого чуда, как револьвер. Ты знаешь, что с тобой может сделать револьвер? У тебя была возможность познакомиться с такой штукой у себя на хуторе Миролюбие?

— Где ты его взяла… — Голос Адонайи говорил о глубоком страхе. Значит, о револьверах он знал, это ясно.

— Заткнись! — Она опять ткнула его стволом. Адонайя откачнулся назад, и Бекка вытащила оружие из его укрытия, дав возможность побелевшим от ужаса глазам Адонайи полюбоваться блеском и скрытой мощью револьвера. — Теперь твоя очередь слушать.

— Ты не можешь из него стрелять, Бекка! — Его голос дрожал, будто Адонайя хотел подавить душащий его смех. Явно пытался скрыть свой страх и сделать вид, что ничего не боится. — Выстрел будет столь громким, что потолок рухнет на нас обоих, как когда-то рухнул на Самсона храм филистимлян. Эти штуки стреляют с такой силой, что сюда сразу же сбежится весь хутор.

— Готова рискнуть. А вот захочешь ли рисковать ты, это вопрос. Твой череп разлетится на куски, Адонайя, его лицевые кости разлетятся и вместе с кровью врежутся прямо в мозг. — Бекка говорила это тем же тоном, каким отвечала уроки Кэйти в случаях, когда точно знала правильный ответ. Ее уверенность в себе не оставляла места для сомнений, лишая Адонайю всякой надежды. — Конечно, они прибегут, но только для того, чтоб найти тебя мертвым, изуродованным хуже, чем если бы на тебя упал храм. Половина твоего черепа будет снесена, с лица сорвется все мясо, так что им придется поднапрячься, чтобы вспомнить, как ты выглядел раньше. Как тебе это нравится, Адонайя?

Бекка говорила совершенно спокойно, убедительно, одновременно поднимая ствол револьвера так, чтобы ее взгляд совпадал с металлической шишечкой на конце ствола. — Так что если ты очень попросишь, я тебе все это обеспечу.

Адонайя ничего не ответил. Он только раз открыл рот, но словам так и не удалось родиться на свет, и рот остался открытым. Он лежал, время от времени сглатывая слюну, а его руки странно шевелились, трепыхаясь, будто крылья птицы.

Пытается отогнать меня, думает, что ему надо проснуться, и померещившийся ему кошмар исчезнет. Если бы Бекка улыбнулась хоть чуточку шире, ее щеки наверняка лопнули бы, как кожура переспелого фрукта. Ее передние зубы совсем обсохли — она со свистом втягивала в себя воздух — спокойная и холодная, как оружие в ее руках.

Адонайя даже не пытался сказать что-нибудь. Он не двигался, не моргал, он почти не дышал — во всяком случае, Бекка не видела, чтобы его ребра подымались при вдохе. Молчание и неподвижность спустились на него подобно покрывалу, сползающему с колыбели как бы само собой, под влиянием собственной тяжести.

— Ладно. — Слова Бекки были тихи, как падение пушинки. Она не рисковала говорить громко, чтобы не разрушить чары, сковавшие Адонайю. — А теперь слушай. Слушай внимательно и делай, как я прикажу. Тогда я, возможно, оставлю тебе жизнь. — Она заметила сомнение, мелькнувшее в его глазах, и ее лицо снова ощутило боль при усилии сдержать улыбку. Вместо этого она слегка кивнула. — Я сказала это, Адонайя, ты расслышал верно. Я поклянусь тебе именем Господа нашего и Пресвятой Девы Марии, если хочешь, что так оно и будет. Если ты исполнишь то, что я прикажу, именно так оно и будет. Я обещаю, я клянусь. Я покидаю Праведный Путь, и мне плевать, кто будет тут альфом, после того как я уйду. Я не хочу новой Чистки, если ее можно избежать. Когда я получу то, что мне нужно, ты можешь взять все, что останется.

Его губы дрогнули, как будто он колебался между желанием спросить ее о чем-то и страхом перед тем, что может случиться, если его вопрос не понравится. Бекка слегка кивнула, чтобы он понял: может быть, она и ответит на один вопрос.

— Куда? — Его слова были похожи на звук, который производит песок, пересыпающийся в песочных часах. — Куда ты пойдешь?

Спрашивать он мог, а вот заставить ее отвечать было не в его силах, и понимание этого было как укрепляющее для ее сердца. Как будто жар ее тела внезапно зажег нечто, вспыхнувшее ярким белым светом. Он больше не сможет принудить меня ни к чему! Понимание этого вызвало воспоминание о причиненной ей боли и одновременно подняло ее настроение на недосягаемую высоту. Радость переполняла какую-то часть Бекки от пальцев ног до макушки. Благодарность била в ней через край, благодарность тому давно исчезнувшему торговцу Коопа, который так пленился Елеазаром, что оставил ее па этот револьвер. Тот человек, кто бы он ни был, дал куда больше, чем сам мог предположить. Если бы был способ узнать его имя, когда она принесет Шифру к вратам города, она от всего сердца предложила бы ему Поцелуй и Жест в благодарность за полученную свободу.

Но другая часть Бекки все еще кровоточила. Эта часть получила такую глубокую рану, что она проникла до самых костей, так что вряд ли даже благодетельное лекарство радости сможет когда-нибудь залечить ее. Бекка заставила эту боль уйти, а сама целиком сконцентрировалась на стоящей перед ней задаче.

— Туда, куда мне надо попасть сначала, ты сам отведешь меня, Адонайя.

Как странно ощущать этот холодный бриз на склоне холма и знать, что ты здесь в последний раз. Как странно стоять здесь, прислушиваясь, когда еще недавно исходившие отсюда звуки приводили ее в такой ужас. Бекка пожала плечами и внимательно вгляделась в ночную тьму, одновременно изо всех сил напрягая слух. Как ей казалось, материя ее платья шелестит и шуршит слишком громко. Сверток за спиной увязан довольно плохо — у Адонайи тряслись руки, но когда они с Шифрой будут в безопасности, у нее найдется время, чтоб перевязать этот узел.