Владилен Машковцев - Время красного дракона

Золотовского заставили признать себя руководителем подпольной «Польской организации войскова», хотя он был запорожским евреем. Правда, польский язык он знал, дружил в концлагере с поляками, был бригадиром землекопов. А бригада состояла сплошь из поляков и немцев. Все они были сразу расстреляны. Золотовского же ликвидировать не торопились, чтобы выявить его связи с городом. В камере смертников никто не считал себя врагом советской власти, кроме Эсера.

— Вам тяжело будет умирать, вы как бы ни в чем не виноваты. А я не жалею ни о чем. Я действительно враг этих преступников-большевиков, — открыто признавался Эсер.

Эсер — Серафим Телегин — был родственником Антона Телегина, но в его деле это обстоятельство не отмечалось. Богатырем он не выглядел: сухонький старичок, белая бородка клинышком, пенсне. Он, старый подпольщик, при царе легко уходил от жандармов. От чека и НКВД Эсер уйти не мог. Коровин часто спорил с Эсером:

— Ты ошибаешься, Эсер. Дело Ленина — светлое. Да и Сталин, наверно, не знает о злодеяниях НКВД. Ленин — гений, вождь!

— Не сотвори себе кумира, — басил Монах.

— Что ты, Гриша, знаешь о Ленине? За всю историю человечества не было более жестокого и гнусного правителя. Бирон — дитя шаловливое по сравнению с Лениным.

— Не скажи, Эсер. Цари тоже Россию расстреливали, не зазря вы в них бомбы метали.

— Я тебе, Гриша, такую цифирь приведу: с 1826 по 1906 год, то бишь за восемьдесят лет, в России было казнено 894 человека. Вот и получается — одиннадцать смертных приговоров в год. И это вместе с убийцами, бомбометателями, кровавыми маньяками, каторжниками-людоедами. А большевики уничтожают народ сотнями тысяч, миллионами.

Эсер не покачнул убеждений Григория Коровина. Заставили Гришку задуматься книжки-брошюрки ленинцев. В камере пребывали несколько печатных работ Ленина, Сталина, Дзержинского, Данишевского и Крыленко. Двух последних авторов надо было изъять, ибо они сами были расстреляны как враги народа. Но по недосмотру тюремного начальства брошюрки Данишевского и Крыленко оставались в камере, хотя и похудевшие, полуискуренные. Коровин прочитал книжонку Данишевского «Революционные Военные Трибуналы», изданную еще в 1920 году. Главный казнитель-чекист утверждал: «Революционный военный трибунал — это необходимый и верный орган диктатуры пролетариата, долженствующий через неслыханное разорение, через океан крови и слез провести рабочий класс в мир свободного труда, счастья трудящихся и красоты».

Дзержинский вторил ему: «Я предлагаю оставить эти концлагеря для использования труда арестованных, для господ, проживающих без занятий, для тех, кто не может работать без известного принуждения. Или, если мы возьмем советские учреждения, то здесь должна быть применена такая мера наказания за недобросовестное отношение к делу, за опознание"...

Коровин и предполагать не мог, что большевики были такими откровенными изуверами. Оказалось, все они одинаковы: от Ленина, Троцкого и Бухарина до Иосифа Виссарионовича. Угнетали и рассказы Эсера об условиях на царской каторге и в ссылках. При царе над заключенными не глумились, не пытали их, не морили голодом. Золотовский кроме польского владел и немецким языком, пересказывал в камере исповеди гамбургского коммуниста Курта. Гитлер и его гестаповцы истребляли оппозицию, коммунистов, евреев. Но в Германии не могли пытать человека лишь только для того, чтобы он признал себя врагом.

— Такой уничтожение не есть выгодно государству, — говорил Курт, дополняя пересказы Золотовского.

У Коровина сердце холодело. Как же так? Сталин оказывается глупее и преступнее Гитлера. Может, врет этот немец Курт? Или Золотовский переводит с умышленным искажением. Евреям верить нельзя. Они разорили и разграбили Россию. Возможно, и в камеры смертников подбрасывают их, как подсадных уток. Меркульева и меня расхлопают. Монаха и Курта тоже пустят в расход. Эсер сам просится на эшафот. А этот Золотовский выживет, снова будет подсажен к приговоренным. Евреи были и остаются у власти. Каганович — правая рука у Сталина.

— Заткнись, жид порхатый! А то обмакну твою морду жидовскую в парашу! — обрывал Коровин Золотовского.

— Может быть кому-то выгодно, чтобы мы ссорились? — спрашивал Золотовский, но замолкал, залезал под нары.

Старик Меркульев поправлял на глазу черную повязку, вступался:

— Не обижай, Гриша, человека. В одну яму ляжем.

Меркульева для устрашения, чтобы сломался, уже дважды вызывали на расстрел. Меркульевский пулемет не давал покоя следователям. Первый раз отправили старика на смерть с группой доменщиков — в сорок человек. Приговоренным к смерти бросили четыре лопаты:

— Кто желает размяться, тому руки развяжем. Тех, кто выкопает могилу, может и не расстрелям. Дадим закурить по цигарке.

Руки у всех приговоренных были связаны за спиной, проволокой. И ноги были опутаны, не убежишь. Желающие копать могилу всегда находились, им и закурить давали без обмана. Доменщики, ребята молодые, вырыли для себя яму, покурили. И тут им повязали руки и ноги, сбросили в могилу первыми, живьем. И остальных побросали в яму, стреляя в спину, в затылок. Конвой по численности был рискованно мал: семь человек. Но ведь приговоренные покручены проволокой. Меркульева подтащили к могиле последним, но не расстреляли, позабавились:

— Тебе, старик, места не хватило. И следователь твой показаний ждет. Закапывали могилу бригадмильцы Шмель и Разенков, сержанты Калганов и Матафонов.

Во второй раз казнили всего шесть человек, в том числе двух молодых женщин. Меркульев был седьмым. И ни у кого не были связаны руки и ноги. Начало было таким же: приговоренным дали четыре лопаты. Они сами себе вырыли могилу. На расстрел к яме подводили по одному, стреляли в затылок. Женщины голосили:

— Что вы творите? Изуверы!

Меркульева тоже подвели к могиле, выстрелили. Он упал в глинистый схорон на окровавленные трупы, но боли не почувствовал.

— Я же не умер! Или я умер? Красноармейцы и работники НКВД хохотали:

— Вылазь, хрыч старый! Не пришел твой час. Ты еще не все рассказал про пулемет.

Ох, уж этот дурацкий пулемет! Меркульев и для себя не мог объяснить, почему он его хранил и прятал. Можно ведь было утопить в пруду. Или просто вывезти в степь и выбросить, закопать. Сам себя погубил он этим проклятым пулеметом. И сокамерники Меркульеву не верят.

— Ты правильно прятал пулемет, дед! Нам бы сейчас тачанку да твой Максим. Через всю Россию пролетели бы. Покосили бы большевичков поганых! — потирал руки Эсер.

— Что-то ты на тамбовщине не покосил Тухачевского. И Завенягин твою банду бивал, — язвил из-под нар Золотовский.

— За это бог его и наказал, — перекрестился Монах.