Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке

Атака — страшная штука, а ночная вдвойне. Куда бежишь, сам не знаешь, куда стрелять — не видно, рядом только хриплое дыхание товарищей. Упал — кто-то подхватил, помог подняться. Споткнулся об кого-то — помог подняться другому.

Впереди хлопнуло несколько выстрелов. Раздались автоматные очереди. Кажется, разведчики напоролись на немцев.

— Батальон! Вперед! За Родину! Ураааа!! — закричал комиссар — За мной!

— Ура! — Закричал Еж и побежал еще быстрее, яростно выставив перед собой винтовку со штыком.

За ним скакал большими шагами невысокий Вини. Каска у него то и дело сползала на нос. Он уже несколько раз пожалел, что забыл застегнуть ремешок, но остановиться никак нельзя было.

— ААААААА!

Говорят, что рев русской пехоты, идущей в штыковую атаку — один из самых страшных в мире звуков. Правда, рассказать об этом могут не многие.

— Свои! — рявкнул Гырдымов. — Свои, ититть!

Он ловко увернулся от штыка, перехватил за ствол винтовку, сделал подсечку и сбил обезумевшего Ежа на землю.

— Свои, боец! — осклабился разведчик. — Фрицы там!

Он показал на белеющую в темноте церковку, затем поднял Ежа за шиворот и подопнул его:

— Вперед!

В этот момент с высотки ударил короткими очередями пулемет. Хорошо, что в темноте бил не прицельно, да и вспышки очередей ослепляли пулеметчика. Но первые раненые и убитые появились. Кто-то застонал совсем рядом с Ежом. А одна очередь прошла почти по ногам Вини — тот даже подпрыгнул выше своего роста.

— Вперед! Вперед! Не ложиться! — орали на все голоса взводные и ротные.

Земля стала подыматься под ногами — склон пошел вверх.

— Йэх! Понеслась душа в рай! — крикнул Гырдымов, карабкаясь вверх. Дождь сыграл злую шутку — глина скользила, люди падали — продвижение вперед замедлилось.

Фрицы этим незамедлительно воспользовались — сверху полетели гранаты.

Вини встал на колено и стал стрелять куда-то вверх.

— Ноги! — заорал кто-то из командиров. — Ноги ставить поперек склона! Вперед! Оказалось, это батальонный комиссар:

— Братцы, пуля дура — штык молодец! — и тут же выстрелил из нагана, разглядев в темноте силуэт эсэсовца. — Да и пуля ничего, если умелой рукой выпущена!

Однако батальон залег.

Пулеметчик бил и бил. Достать его было трудно. Хотя по вспышке бойцы били, но тот сидел в узком окне церкви, словно в амбразуре.

Еж вздрагивал каждый раз когда очередь ложилась рядом. Пули шлепались в грязь и шипели. А те, что попадали в тела — стучали глухо…

— Мужики! Да перебьют нас здесь! Вперед! Где комбат? — закричал комиссар.

— Ранен, товарищ батальонный комиссар! — подал голос связист.

— Черт! Серьезно?

— Как сказать… Щеки пробиты.

— Понятно… А ну-ка мужики… Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…

Сначала несколько голосов, а потом все больше, больше и, наконец, весь батальон подхватил гимн:

— Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов…

Комиссар встал во весь рост и зашагал вверх, продолжая петь «Интернационал».

— Это есть наш последний и решительный бой, с Интернационалом воспрянет род людской!

Глядя на него, бойцы стали подыматься под пулями и зашагали вверх по скользкому склону. Многие падали, некоторые не подымались.

И тут в траншее фашистов раздались несколько глухих взрывов, а потом стал слышен шум рукопашной свалки.

— УРАААА!!! — батальон бросился вперед.

Через несколько минут красноармейцы ворвались в траншеи.

Еще через несколько минут все было кончено.

Еж сидел рядом с еще теплым трупом гансюка, которого он заколол прыгая в окоп, и нервно курил.

— Дай тягу… — плюхнулся рядом Вини.

Еж молча протянул Винокурову самокрутку. Тот глубоко затянулся и закашлялся.

— Не умеешь, не берись… — флегматично сказал Еж. — Дай обратно.

Вини прокашлялся и просипел:

— Водки бы сейчас…

— Водка, братцы после боя будет. А бой еще не кончился, — подошел к ним комвзвода Прощин. — Сейчас наша рота будет церковку брать.

— А другие чего?

— А другие пойдут на ту сторону деревушки, немцев подчищать. Дед ваш — молоток, кстати, да и вы не подкачали.

— А где Кирьян Васильевич? — встрепенулся Еж.

— Сейчас придет… Это он под шумок кустами с десятком бойцов к немцам в гости нагрянул. Нежданчиком. Бой закончится, буду ему представление на «Отвагу» писать. А вот и он!

Дед шел по траншее перешагивая окровавленными сапогами через трупы фрицев.

— Дед, ты как! — подскочили ребята.

— Жив, чего мне сделается… — буркнул тот. — Вы как?

— Вроде живы…

— Ну вот, вернулся за вами приглядывать, хлопчики.

Только тут Вини заметил, что дед обхватил левое предплечье, а по гимнастерке расползается темное пятно.

— Кирьян Василич, да ты ранен!

— Сам знаю. Немец, не подумавши, финкой полоснул.

— Давай забинтую…

— А если б немец подумал? — улыбнулся Прощин.

— Могёть в плен бы попал…

— Оп-па-па… А у фрица во фляжке чего-то есть… — воскликнул Ежина.

— Ежов! — прикрикнул комвзвода — Что за мародерство!

— А я чего… Я для антисептики… — Еж открутил пробку, глотнул… И выругался:

— Кофе, причем гадский! И без сахара. Фу… — Еж выкинул флягу за бруствер, куда-то в сторону немцев.

Там сразу чего-то заорали по-вражьему и открыли огонь.

Вини заржал, присев в траншею:

— Еж, они собственного кофе боятся!

— Нее… — ответил тот. — Это они решили, что я их гранатой!

— Ладно, гранатометчики, за мной!

В траншеях взводы и роты перепутались. Взводные бегали и орали, собирая своих бойцов. А ротные забились с раненым комбатом в блиндаж, решая там свои командирские дела.

Пробираясь по траншее, Кирьян Васильевич вдруг увидел командирскую фуражку, валяющуюся в грязи.

— Погодь-ка… — не обращая внимание на свист пуль, он выбрался из траншеи. А потом крикнул из темноты:

— Комиссара ранило! Мужики, подмогните-ка!

Еж, Вини и Прощин вылезли из траншеи на крик деда.

Комиссар лежал на животе.

Осторожно они перевернули его. Автоматная очередь скосила его перед самой траншеей. Но он дышал, несмотря на три пулевых ранения в грудь.

— Потащили!

Осторожно спустили его вниз и понесли в ближайший блиндаж. Именно там и сидели командиры. При виде тела батальонного комиссара все вскочили:

— Убит?

— Ранен… — буркнул дед. — Примайте. Санинструктора надоть. И в госпиталь.

Они положили комиссара на топчан, застеленный шерстяным немецким одеялом.

Ротные столпились возле лежанки. Здоровяк Гырдымов зашуршал индивидуальным пакетом.

— А… Георгиевский кавалер… Вытащил комиссара, хоть он тебя облаял. Молодец!

— Он хучь и комиссар, но человек все ж. Разрешите идти?

Комбат, замотанный бинтом по самый нос, кивнул.