Андрей Бондаренко - Звонкий ветер странствий

– Думаю, что суток на трое, не меньше, – надувшись огромным мыльным пузырём, важно известил швед. – Куда им, жалким тихоходам, угнаться за моей…, извините, за нашей легендарной «Луизой»?

– Следовательно, они…, не утонули?

– Конечно же, нет, дорогая княгиня! Это полностью исключается! С такими-то опытными капитанами? Да, ну, не смешите меня, право…

Егор обернулся, и Санька – чумазая, бледная, растрёпанная – незамедлительно, совершенно не стесняясь Фруде, с громким и восторженным визгом бросилась ему на шею, жарко зашептав в ухо:

– Саша, прикажи, чтобы повар нагрел воды, да побольше, да погорячее. Мне же надо срочно помыться… А потом пусть обед подают. Я проголодалась – как десять тысяч злых тамбовских волчиц…

Уже на самом закате они похоронили – по морскому обычаю – русского полковника Илью Солева.

Егор сперва сомневался. Может, стоит подождать прихода на остров Ямайку? И там, выкопав глубокую могилу, придать тело усопшего земле? Но Ерик Шлиппенбах – закостенелый и дремучий романтик – всё же, уговорил, мол: – «Быть похороненным в ласковых и тёплых, изумрудно-зелёных водах легендарного Карибского моря – очень благородная участь, о которой только остаётся мечтать понимающему человеку. Да и на этой вашей Ямайке глубокой могилы не выкопать – из-за каменистой почвы. Землетрясения частые, опять же…».

Шведские матросы, непроизвольно воротя носы в сторону, тщательно завернули мёртвое тело Солева в старую тёмно-бежевую парусину, наспех зашили её суровыми нитями, предварительно положив в ноги покойному тяжёлое чугунное ядро. Наоми, опустившись рядом с парусиновым «гробом» на колени, что-то тихонько залопотала по-своему, временами жалостливо всхлипывая.

Егор – за все шестнадцать лет своего пребывания в России семнадцатого и восемнадцатого веков – так толком и не выучил ни одного церковного текста, поэтому православную заупокойную молитву над умершим соратником прочитала Сашенция. Потом Ерик Шлиппенбах разразился длинной и торжественной речью на английском языке, наполненной – как и ожидалось – вычурными фразами о «благородных рыцарях, героически павших на бранном поле», о «завидной участи», и о «сагах и балладах, которые, непременно, ещё будут распевать на площадях всех больших городов мира юные менестрели – в лихо заломленных набок малиновых беретах…».

А потом они – совместными усилиями – перевалили мёртвое тело, зашитое в старую парусину, за борт. Раздался громкий – «бульк». Вот, и всё, и ничего не хотелось больше говорить… Впрочем, Егор никогда особо и не уважал пышные и официальные похороны, наполненные – до сердечной отрыжки – пошлым и мерзким лицемерием.

Волей-неволей, вспомнилось совершенно дурацкое стихотворение, сочинённое им же самим – ещё в двадцать первом веке – во время похорон закадычного друга, там – на окраине военного городка, разместившегося между Ливией и Алжиром:

После завершения похоронной процедуры, к Егору – мелкими и неуклюжими шажками – подошла Наоми, склонилась в низком поклоне, потом – неожиданно-резким движением – крепко схватила кисть его правой руки, поднесла к своему лицу и жадно впилась горячими губами.

– Что ты делаешь? Прекрати немедленно! – с трудом вырывая руку из цепких ладоней японки, смущённо забормотал Егор. – Что это на тебя нашло такое, а? Прекрати, пожалуйста…

– Ондзин! – громко и истово проговорила молоденькая японка, медленно и плавно опускаясь перед ним на колени.

«Только этого, братец мой, нам с тобой и не хватало – для полного и безграничного счастья!», – насмешливо и чуть испуганно высказался внутренний голос. – «Напрасно это она. Напрасно… В том смысле, что при нашей Александре Ивановне. Сейчас такой бесплатный цирк-шапито начнётся – мама не горюй! А сумочка-то заветная – так и висит на аппетитной японской груди…».

На этот раз внутренний голос не ошибся. Санька среагировала мгновенно, как матёрая индийская кобра – на отблеск солнечных лучей в глазах наивной древесной лягушки.

Первым делом, она ловко (и не менее цепко, чем японка) ухватила Егора за топорщащиеся складки камзола на его спине и оттащила в сторону метров на шесть-семь. После чего, уперев руки в бока и заняв удобную позицию между мужем и неожиданной соперницей, спросила (по-русски) голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Ну, шалава узкоглазая, и чего это ты вяжешься к моему законному мужу, а? Холостых мужиков тебе мало, дуре сисястой?

Наоми, очевидно, сразу же догадалась о глубинном смысле, заложенном в эти Санькины фразы. Она, нестерпимо блестя миндалевидными глазами, поднялась с колен, гордо вскинула вверх голову и, недвусмысленно указывая на Егора тоненьким пальчиком, непреклонно повторила:

– Ондзин!

– Вот, значит, как… Упрямимся, лахудра дешёвая? – насмешливо удивилась Сашенция. – Ну, смотри, подруга, это был твой выбор…

После этих слов она, ловко присев на корточки, запустила правую руку под подол платья. Ещё через две секунды Санька выпрямилась и продемонстрировала окружающим двуствольный пистолет саксонской работы. Через мгновение прогремел выстрел, стройная фигурка японки полностью скрылась в пороховом дыму…

Егор тут же прыгнул вперёд, предварительно прокричав:

– Всем стоять! Я сам разберусь!

Одной рукой он оттолкнул жену в сторону, другой же – ловко подхватил. Потом заученным движением, но нежно, чтобы не причинить болевых ощущений («Обидится, не дай Бог!», – предусмотрительно подсказал внутренний голос), отнял пистолет, отщёлкнул курок (второй-то ствол оставался заряженным!), и засунул конфискованное оружие себе за пояс.

Пороховой дым постепенно рассеялся, стало окончательно ясно, что Наоми жива и здорова, только из её правого уха, в котором теперь не доставало длинной халцедоновой серёжки, капают крупные капли крови.

– Плохо же ты думаешь обо мне, любимый муженёк! – презрительно прищурившись, зло прошипела Санька. – Если бы я хотела пристрелить эту развратную японскую девку, то пуля, непременно, попала бы – куда надо. Да и вторая – следом за первой… Хоть в сердце, хоть – между узких и наглых глазёнок! А он, котяра похотливый, ещё и бросается на защиту этой лярвы, пистолет вырывает из рук… Ну-ну, родной супруг, запомню я это тебе! – резко развернулась и, гневно фыркнув, удалилась в сторону кормы бригантины…