August Flieger - Чужой 1917 год

В целом же я бодр духом и телом, одет, снаряжен и обихожен полно. Несмотря на фронтовые условия, всем доволен и ни в чем не испытываю нужды.

Мне уже приходилось бывать в бою, и хотя меня охватил некоторый мандраж, я не посрамил нашей фамилии, выполняя свой долг русского офицера.

Не беспокойтесь обо мне. Бог меня хранит, и надеюсь на его благословение и впредь.

Дня не проходит, чтобы я не вспоминал о вас, родные мои. Скучаю по тебе и папе и братьях.

Очень рад, что ты, милая мама, избавилась от мигрени. Беспокойно только за твои ноги. Что говорит доктор?

Весьма взволнован вестью о здоровье бабушки. Передай ей мой поклон и скажи, что буду молиться за нее Богу.

Федечке передай, чтобы учился прилежно, помогал вам во всем и не забывал о дисциплине, без которой в войсках, в кои он так хочет сбежать, никак не возможно.

Передавай батюшке мой низкий сыновний поклон.

Твой сын.

Александр.

Писано мая 31-го дня 1917 года.

Вот как-то так. Понемногу обо всем и ни о чем одновременно. Все-таки моя прошлая адвокатская практика в составлении документов и писем — дорогого стоит.

Теперь надо в лавку 'Общества' сходить за конвертом, и можно отправлять.

Поход в лавку за конвертом вылился в небольшой шопинг.

Помимо конверта я приобрел жестяную банку мармелада, такую же банку монпансье, коробку 'Лучшего чаю от С.А. Спорова', душистого мыла и бутылек одеколона от фирмы 'Чепелевецкий и Сыновья'.

После этого услужливо-прилизанный Власий соблазнил меня 'офицерскими шальварами с кожаными вставками на коленьях, аккурат как на меня сшитых'. Действительно удобно: на передней части снизу от голенищ к колену и выше вшит клин из коричневой кожи. По окопам ползать — самое то!

Еще я купил перчатки из тонкой кожи, тоже коричневого цвета. Дабы не чувствовать себя белой вороной среди коллег-офицеров — все они в боевой обстановке носили перчатки. Подобрав подходящие по размеру, померил — неплохо, но надо привыкнуть… Можно, конечно, пальцы на перчатках отрезать…

Но, не стоит, пожалуй…

Не поймут-с…

Выйдя из гостеприимных дверей с вывеской 'Военное Экономическое Общество. Отделение 8-го Московскаго Гренадерскаго Полка', я направил свои стопы к скорняку — заказать нормальный подсумок для автоматных магазинов. Решил заказать что-то вроде того, что носили немцы для магазинов 'шмайссера' во Вторую Мировую. А то ведь так и таскаю их в большом парусиновом подсумке для винтовочных обойм — жутко неудобно.

От скорняка, поразмыслив, двинулся к оружейнику — узнать есть ли автоматные магазины. Все ж, три запасных рожка — это маловато.

Магазинов у мастера, как бы, 'не было', но, поторговавшись, за три рубля все- таки приобрел парочку 'случайно завалявшихся'.

В общем, считай, как в супермаркет сходил.

* * *

По возвращении, я обнаружил у себя в комнате томящегося в ожидании Генриха.

— Добрый день!

— А! — Обрадовался мой друг, вскакивая со стула. — Вот и ты!

— Я тоже очень рад тебя видеть! Какими судьбами?

— Есть достоверные сведения, что тебя представили к ордену! Совершенно случайно столкнулся у радиоузла с Шевяковым. Так вот он, под большим секретом, сообщил, что направил в штаб корпуса список на награждение и твоя фамилия, друг мой, там фигурирует.

— Ух, ты!

— За прорыв линии обороны, ночной бой и взятие Штрасбурга тебе теперь причитается 'клюква'! Поздравляю, Саша!

— Не за что, пока! Вот когда вручат, тогда и поздравишь. — Поскромничал я.

'Клюквой' называли орден Св. Анны 4-ой степени. Носить сей орденский знак, полагалось на холодном оружии в виде красного темляка и красного анненского креста на эфесе, за что награда и получила свое прозвище. Кроме того, на ободках эфеса гравировалась надпись 'За храбрость'.

Меня наградили! Приятная неожиданность!

— Я тебя полчаса ждал, чтобы сообщить эту новость, — возмутился Генрих. — А ты, я вижу, не рад?

— Что ты! Я рад, до полной потери соображения. Просто растерялся немного…

— Ты и растерялся? Ни за что не поверю! — Литус помахал в воздухе указательным пальцем. — Твой 'triple Kazimirsky' вчера тебя хвалил как раз за находчивость, что для него совершенно нехарактерно!

— Это когда это?

— Когда ты скрылся, дабы похитить гитару! Так и сказал Ильину, что весьма тобой доволен, особенно твоей находчивостью и рассудительностью.

— Приятно, черт побери!

— Презрев скромность, я небескорыстно поинтересовался, иными счастливчиками.

— И что же?

— Шевяков, как обычно, скорчил кислую мину, но потом смилостивился и сообщил, что меня представили к 'Станиславу' 3-ей степени!

— Поздравляю, Геня! — я был искренне рад за друга. Кстати для Литуса это была уже вторая награда. Почти год назад он тоже удостоился 'клюквы'.

Орденоносцы, однако…

* * *

Ближе к вечеру в городе объявились первые ласточки из штаба дивизии, а на следующее утро волна вестовых, адъютантов, прикомандированных и прочих, прочих, прочих, просто захлестнула городок.

Мы с Казимирским, от греха, загнали всех наших подчиненных во двор нашей 'квартиры', оставив только караулы у городских ворот.

— Чем меньше их попадется на глаза штабным крысам, тем меньше нам с вами хлопот, барон! — Пояснил ротный, после того, как мы вернулись из офицерской столовой организованной при Собрании. — Если вдруг кто-нибудь из их братии будет требовать от вас каких-либо срочных мер, ссылайтесь на меня. Я умею с ними разговаривать!

— Слушаюсь!

— Не спорьте с ними, просто изобразите из себя эдакого 'Митрофанушку'. Глядишь, немного поорут, да быстро отстанут.

В целом же, пана ротного больше всего удручал тот факт, что в присутствии штаба дивизии резко ужесточится дисциплина. Ни выпить, ни погулять ни, даже в картишки перекинуться. А вот дрючить будут по поводу и без повода.

Теперь наблюдая за улицей в окно, я сравнивал проявившееся суетное движение с нашествием на город полчищ крыс, как в старой сказке…

Где бы теперь найти героя с дудочкой, который выведет их и утопит в море-окияне?

— Пополнение прибывает! — зычный крик пронесся по узким средневековым улочкам Штрасбурга. Подобно петушиному 'ку-ка-ре-ку', пробуждая городок из сонного оцепенения первых дней июня.

Я поднялся из резного деревянного кресла, в котором коротал время за чтением бессмертной классики — 'Фауста' Гёте в оригинале. Причем в редком 'посмертном' издании 1832 года.

Книгу мне притащил неугомонный Савка, раздобывший сей раритет по случаю.

— Ваше благородие! Ваше благородие-е-е! — в дверь уже стучался вестовой командира роты рядовой Пафнутьев.

— Чего тебе?

— Господин поручик велел передать вам свое приказание: идти и принимать пополнение!