August Flieger - Чужой 1917 год

Приятно в жаркий летний денек посидеть в тени раскидистой липы, поразмышлять о бренности жизни, а то и просто подремать.

Расположившись на скамейке, я попытался изобразить серию глубоких вдохов — по рекомендации врача.

Получилось не очень… Все закончилось приступом болезненного кашля.

— Добрый день, господин прапорщик, — окликнул меня смутно знакомый голос…

На парковой дорожке, заложив руки за спину, стоял подполковник Левицкий — начальник штаба нашего полка.

— Добрый день, господин подполковник!

— Это очень удачно, что я вас разыскал! Сестры милосердия сказали, будто вы гуляете в парке, и у меня возникли опасения, что найти вас будет затруднительно. — Александр Михайлович подошел ко мне вплотную и осмотрел с неким строгим вниманием. — Что ж, отрадно видеть вас в весьма удовлетворительно состоянии. Тем лучше…

— ???

— Я хочу с вами серьезно поговорить, молодой человек! Мне ваше поведение видится неподобающим! Как такое вообще возможно! — Подполковник начал вышагивать передо мной из стороны в сторону.

У меня чуть сердце не остановилось…

Неужели он о чем-то догадался?

Что я, на самом деле — совсем не я…

— Поэтому хочу поговорить с вами не как командир, а как человек годящийся вам в отцы… Да я и есть отец двоих взрослых сыновей! То, что вы совершенно не посылаете о себе никаких известий родителем — совершенно возмутительно! Невозможно понять, почему о случившемся с вами несчастии ваши близкие узнают от полкового начальства!

— Но…

— Помолчите! — Левицкий остановился и присел рядом со мной на скамью. — Мы с вашим батюшкой вместе учились в кадетском корпусе, а посему, я посильно сообщал ему о ваших успехах. И что я узнаю? Прошло уже больше месяца с момента вашего ранения, а вы даже не потрудились сообщить об этом! Как это понять, Александр?

— Господин полковник…Александр Михайлович, — с некоторым облегчением отозвался я. — Прошу простить меня, но это происходит от моей глубокой растерянности…

— Потрудитесь объяснить!

— Дело в том, что я совершенно не представляю, что именно написать… Положение дел таково, что моя бабушка — вдовствующая баронесса фон Аш находится при смерти, и забота о ней отнимает у матушки множество душевных сил. Я боялся сообщить о своем ранении, дабы не беспокоить ее сердце. Известить семью было выше моих сил… И сие обстоятельство непрестанно меня гложет! Я не прошу меня извинить — я прошу меня понять!

— Что ж… — Левицкий глубоко вздохнул. — Такое оправдание кажется мне вероятным, в силу вашего юношеского максимализма… Возможно мне и следовало раскрыть всю глубину ваших заблуждений, но — не буду! Неуместно это…

— Благодарю вас, господин подполковник.

— Не за что! Имейте в виду, о вашем ранении извещен только отец — мать до сих пор находится в неведении! Именно благодаря заботе вашего отца о ее здоровье! А вот о здоровье отца вам бы следовало позаботиться самому и своевременно сообщить ему о том, что угроза жизни его среднего сына миновала!

Я молча склонил голову, понимая и принимая его правоту.

— Что ж! Не будем о печальном! — Подполковник поднялся. — Идемте, господин прапорщик. Настала пора для приятных сюрпризов!

* * *

Левицкий показал себя великим темнилой, ибо для полноценности сюрприза мне пришлось самостоятельно добираться до палаты Литуса, сделав вид, что я зашел его навестить безо всякой корысти.

'Официальное' явление подполковника пред наши очи произошло в преувеличенно бодром стиле.

Александр Михайлович порадовался 'выздоравливающим молодцам не посрамившим славного Московского гренадерского полка', осыпал нас комплиментами и поощрительными шутками.

А потом оказалось, что сюрприз преподнесен не только Генриху но и мне: в палату из коридора вошел вестовой из штаба полка с большим парусиновым свертком и кожаным футляром от гитары.

— Итак, господа. — Левицкий окинул нас торжествующим взглядом. — Я рад вручить вам от лица командования давно заслуженные вами награды. Вам, подпоручик Литус, орден Святого Станислава третьей степени. Вам, прапорщик фон Аш, орден Святой Анны четвертой степени! Приходится сожалеть о том, что орденские знаки отличия вручаются вам без соответствующего случаю торжества. Но сие происходит по независящим от меня обстоятельствам, волею судьбы, так как награды пришли в полк днем позже вашего отбытия в Варшаву. Кроме того, офицерское собрание нашего полка посчитало достойным вручить вам памятные подарки!

Глядя на него, я про себя восхитился педагогическому таланту нашего начштаба.

Макаренко, блин!!!

Сначала поругал и поучил, а потом похвалил и наградил…

Подарки, кстати, были выше всяких похвал: Генриху вручили роскошные золотые часы 'Павел Буре', с дарственной надписью и значком 8-го Московского гренадерского полка на крышке. А мне достались Анненская шашка с красным темляком и орденским значком, и великолепная гитара работы знаменитого русского мастера Роберта Ивановича Архузена — с дарственной же табличкой и полковой эмблемой.

До самого вечера, перебирая струны роскошного инструмента, я пребывал в отстраненно-возвышенном состоянии…

* * *

У меня две новости — одна хорошая, а другая — настораживающая…

Во-первых, моя коллекция пополнилась еще одним экземпляром огнестрельного оружия — австрийским пистолетом Штайр-Ханн модели 1912-го года. Причем вся соль была именно в уникальности новоприобретенного ствола: он был сделан под патрон 9х19 'люгер', а не под стандартный 9х23 'Штайр'.

Помнится, я статейку читал, что Бавария собиралась заказать такие пистолеты в 1916-ом году, но чего-то у них там не срослось…

В этом мире, видимо, стороны достигли консенсуса — об этом свидетельствовала надпись 'Bayerische Zeughaus' на боковине сразу за заводской эмблемой.

Пистолет я приобрел у пехотного поручика — соседа Генриха по палате. Молодой человек, будучи весьма азартен, проиграл в карты несколько больше денег, чем имел — а посему и продал мне свой 'трофей' за пятнадцать рублей.

Что касается 'настораживающей' новости, то она была такова: Эвакуационная комиссия приняла решение о переводе нас с Генрихом для дальнейшего излечения в Москву.

Санитарный поезд ожидался через три дня.

Предстояло то, чего я больше всего боялся — встреча с семьей…

С теми, кто знает меня с детства — от самого рождения до отправления на фронт.

Конечно, рано или поздно это должно было произойти, но случилось очень и очень некстати…

Что делать?

Дабы успокоить нервы, я сел за разборку штайровского пистолета…

'А из нашего окна Площадь Красная видна! А из вашего окошка только улица немножко…'