Влад Савин - Страна Гонгури

Он только что был перед дулом – и вдруг оказался сбоку и рядом, так стремительно, что даже неуловимо для глаза. Гелий вдруг почувствовал, как рука его уходит вверх и больно заворачивается назад, так что все еще зажатый в ней револьвер смотрит ему же в лоб – а сам он оседает вниз, подкашивая колени.

– Бабская штучка, без самовзвода – сказал главарь, небрежно вертя в пальцах отобранный револьвер – и курок спущенный хорошо виден. Надо было сначала сделать – вот так. Ты бы не сумел выстрелить – даже если бы решился. Надо знать свое оружие – поэт! Ты хоть раз из него стрелял?

Он небрежно бросил револьвер – в траву. Гелий не успел обернуться – а Итин все ж заметил место, всего в шести шагах в сторону. Только сейчас к Гелию подскочил ефрейтор, занес было приклад.

– Отставить! – приказал горелый, снова садясь – всякая тварь, даже коммунистическая, жить хочет. А потому – обороняться право имеет. Сам виноват: плохо обыскал. Как вернемся, накажу за раззявость.

Ефрейтор вернулся на место. Сержант убрал ногу, позволяя комиссару встать. А главарь спросил, будто ничего не было – достав заветную тетрадь:

– Твоя?

Гелий кивнул. Он наизусть помнил каждую страницу, по памяти мог воспроизвести любую строку – даже те из них, что были зачеркнуты и заменены. Это был не просто дневник, а мечта, о которой вчера говорил товарищу комиссару – книга о времени, о товарищах, о себе. Как Гонгури – только начать с этих дней. И – продолжить, в то самое будущее, где люди объединенного, коммунистического человечества, будут осушать моря, засеивать пустыни, поворачивать вспять реки и летать к другим планетам; где вместо дремучих лесов поднимутся заводские трубы, а умные машины возьмут на себя всю тяжелую работу. Гелий делал даже первые, еще робкие и неудачные наметки того романа – зачеркивал, сочинял снова. И среди людей того мира были – он сам, его товарищи по отряду, и конечно, товарищ комиссар Итин – вернее, люди с их чертами, только через тридцать, сорок, пятьдесят лет.

– Из-за нее ты живой – заметил главарь – мы подумали: ординарец штабной бумаги спасает – если их схватил прежде оружия. А то бы как всех – чтобы не возиться. Сам сочинял – или переписывал?

Гелий промолчал.

– Сам – отметил главарь – чужое так не хватают. И стихи… Знаешь – а ведь мне понравилось, я все прочел. Ты талантлив, мальчишка – так какого черта тебе быть расходным материалом в чужой драке? Оставь войну бездарям, вроде меня. А твое – вот это, его и держись. Хочешь – отпущу?

Гелий молчал.

– Ты ведь не щенок пролетарский, кому жизнь – копейка, и из грязи в герои, хоть посмертные. Одним рывком под танк, и вся цена его головы – минус одна боевая единица противника. Тебя – папа с мамой любят и ждут. Как им будет – узнать, что ты погиб? Без геройства – не надейся. Просто сгинешь – как не был вовсе. Сам выберешь, жить или умирать – или мне за тебя решить?

Гелий молчал. Только сейчас он вдруг понял, что это не приключение – что весь его мир, память, мечты – все, что составляет его "я", погаснет и исчезнет. Что никогда он не увидит прекрасной страны Гонгури, светлого будущего – до которого он мог бы дожить. Не просто страх – ледяной холод, ощущение щепки в летящем в бездну потоке. Это было несправедливо и неправильно – и разум бешено крутился, ища выход. И не находил.

– Отпущу – сказал главарь – слова своего я не нарушал никогда. Даже если давал слово – вашим. Только ты тоже сделаешь для меня – кое-что.

Гелий кивнул. Он сам не мог сказать, как это вышло. Просто ему очень хотелось жить – даже не ради себя, ради светлого будущего. Если для того не надо было выдавать военных тайн.

– Не смей! – крикнул Итин – лучше уж…

Он знал, что лучше было сделать это молча. Чтобы враги не успели помешать. Но он не мог заставить себя поступить так с Гелием – не предупредив. К тому же сержант стоял чуть в стороне – и Итин надеялся, что тот не успеет.

Они еще оборачивались – а Итин уже летел, в падении-прыжке. Надеясь, что не ошибся, и револьвер упал именно там. Понимая, что второго выстрела не будет.

Револьвер оказался на месте. Схватив, уже не было времени вставать – Итин поднялся на локтях, большим пальцем взводя курок, трава мешала прицелиться. Палец лег на спуск – тут Гелий обернулся, и Итин увидел его глаза.

Он потерял самый короткий миг – не больше, чем полсекунды. Но этого хватило, чтобы сержант успел. Вышиб ногой револьвер, взлетевший куда-то высоко и далеко, и с размаху ударил прикладом. Странно, но Итин не потерял сознания. Подскочил и ефрейтор, враги владели боевой рукопашной – и Итин понял, что сейчас его просто забьют насмерть, ногами, даже не тратя пулю.

– Прекратить! – крикнул главарь, вскакивая.

Враги были обучены и дисциплинированы. Ефрейтор тотчас же передвинулся к Гелию – а главарь подошел не спеша, и когда Итин встал, спросил:

– Его хотел? Почему – не меня? Я – отправил ваших на тот свет столько, что хватило бы на десяток кладбищ. Наверное, стою первым номером в ваших списках "заклятых врагов трудового народа", подлежащих немедленному расстрелу. Мое уничтожение для вас гораздо более важно. Любопытно, почему же – он, а не я?

Итин хотел плюнуть врагу в лицо – но плевок с кровью не долетел. Горелый главарь повторил:

– Почему? В меня много плевали – я привык. Отвечай. Или это тоже – военная тайна?

– Все умрем – сказал Итин, отдышавшись – все умрем, раньше или позже. И каждый должен будет спросить себя – прожил он пескарем в норе, для себя одного, ни к чему не касаясь – или оставил в жизни след. Не в том дело, чтобы прожить лишний год – в том, чтобы не было стыдно, что сделал мало; время важно лишь тем, что можно успеть за него. Я – сделал уже довольно. А он – чем коптить небо предателем, лучше остаться навсегда юнцом восторженным, кто песни нам пел. Ну а ты, гад – после скорой нашей победы, куда денешься от справедливого суда народа? Больше говорить не буду – убивай. Об одном лишь прошу, если хоть что-то осталось от совести – не ломай мальца. Как сын он мне – или младший брат. Хочешь убить – так убей его сразу, но не гни! А со мной – что хочешь делай: ничего тебе больше не скажу.

И товарищ Итин замолчал. Слышны были голоса от амбара вдали: там все еще разбирали хлеб. Во дворах лаяли собаки. Шла обычная деревенская жизнь.

– Ты все такой же – сказал главарь – за революцию праведную и справедливую. Чтобы каждый получил, что заслужил. Уже близко буря, которая очистит спертый воздух и унесет прочь никчемный сор. Вот и встретились мы наконец снова, старшой. А ведь я тебе – больше, чем отцу, верил.

Товарищ Итин давно отвык удивляться. С первой минуты голос врага показался ему смутно знакомым – но этого просто не могло быть. Однако все же – оказалось правдой.