Станислав Гагарин - Страшный суд

Станислав Гагарин едва не подпрыгнул на и так прыгающем под задницей сиденье «Беларуси».

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — мысленно закричал он, и паренек-механизатор удивленно покосился на меня: видимо, импульс, который я излучал, был такой силы, что рикошетом прокатился по его нервной системе.

— До поворота, понимаешь… Там слезайте, — передал мне товарищ Сталин. — Вас встречают… А дальше — по схеме.

— Где вы, Иосиф Виссарионович? — спросил я и тут же заткнулся, смутился, вспомнив, что уже совался к вождю с подобным глупым вопросом.

— Вот и хорошо, — характерно закашлялся-засмеялся товарищ Сталин. — Стало быть, отключаюсь.

— Останови, парень, — попросил я тракториста и незаметно сунул ему в карман ватника тысячную купюру.

На повороте я увидел знакомую фигуру в камуфлированной, такой привычной теперь в русском пейзаже одежде.

«Беларусь» замерла на обочине.

Я выскочил из кабины трактора, трактор покатил дальше, а Станислав Гагарин стоял подле дороги и молча смотрел, как направляется к нему невесть как оказавшийся на Тамбовщине его знакомец по Таджикистану и собственному роману «Память крови», старший лейтенант Батуев, он же великий завоеватель Бату-хан.

— Одно неверно переведенное слово, — со вздохом произнес Адольф Гитлер, — и реки безвинно пролитой крови…

— Невежество, оплошность, нетвердое знание языка или прямой умысел? — спросил я.

— С этим необходимо тщательно разобраться, — проворчал фюрер. — Не исключено и участие в провокации ломехузов.А подтасовка, лингвистическая подмена совершена до пошлости примитивно.

— Интересное дело, — пробормотал я, в который раз испытав острое сожаление от того, что недостаточно хорошо знаю немецкий язык.

Вообще-то я человек без комплексов, но порой становится не по себе, когда вспоминаешь о том, что кроме английского хорошо бы владеть в совершенстве немецким и французским, да и по-испански бы трёкатьсвободнее того уровня, которого я достиг, общаясь с аборигенами на Кубе и в Южной Америке.

И вот еще нотную грамоту не знаю… А так бы хотелось записывать новую музыку, которая нередко возникает в сознании. Но чему не научился во время óно… Жалеть об этом по большому счету не имеет смысла.

— Ошибок в русском переводе «Коммунистического Манифеста» Маркса и Энгельса хоть отбавляй, их попросту не счесть, — сказал Гитлер, и я внутренне усмехнулся: не смотрелся фюрер в роли преподавателя научного коммунизма.

Вот Геннадий Эдуардович Бурбулис, с которым мой сын Анатолий сотрудничал в «Свободной трибуне», придуманной свердловским горкомом партии, тот смотрится: вылитый преподаватель истмата и диамата. А Адольфу Алоисовичу роль сия как-то не подходила… Впрочем, возможно здесь имеет место быть чисто гагаринская вкусовщина, не больше.

— В отдельных местах перевод грубо искажает смысл подлинника… Вы читали «Коммунистический Манифест»?

— Спрашиваете!

— Тогда вы должны помнить, что русский текст пестрит словами уничтожитьили уничтожение…На самом деле слова этого в немецком оригинале вообще нет.

— Как так?! — вскричал Станислав Гагарин. — Но куда же смотрел этот Бакунин, один из русских гегельянцев, который между прочим, впервые и перевел «Манифест» в 1869 году в Женеве? Он что, немецкого языка не знал?

— Дело в позиции Бакунина, одного из русских бесов,если позволено мне будет воспользоваться метафорическим термином Достоевского, — сказал Гитлер, а я вспомнил стилистическую образность и метафоричность его книги «Майи Кампф». — Как основатель анархизма, Бакунин поставил во главу собственной деятельности идею, как он сам выразился, чистого разрушения.Под эту идею и подгонял текст «Манифеста», под собственное убеждение в том, что «разбойник в России настоящий и единственный революционер».

— Чего-чего, а разбойников у нас и сейчас хватает, — вздохнул я. — Только в руках у них не ножи и кистени, а фальшивые банковские авизо.Так что с переводом, Адольф Алоисович?

— Авторы «Манифеста» часто употребляют глагол abshaffen и существительное abshaffung, — проговорил фюрер. — В моем родном языке существует ряд значений этого слова: упразднение, ликвидация, выведение из употребления, отмена. Но слова vernichtung, которое буквально переводится как «превращение в ничто», а это и есть аналог русского понятия «уничтожение», в тексте «Манифеста» попросту нет!

— Как же так? — растерянно проговорил я. — Ведь столько людей и материальных ценностей уничтоженов революциях именно потому, что Маркс и Энгельс якобы призывали уничтожитьчастную собственность и другие приметы буржуазного государства… Ведь слово уничтожитьстало альфой и омегой любого революционного переустройства!

Передо мной, повергнутым в шоковое состояние, пронеслись чередой картины злодейского революционного быта, события и эпизоды прямо вытекавшие из термина, которого, оказывается и не было в программном документе классиков марксизма.

— Ни хрена себе хрена, — пробормотал ошеломленный Станислав Гагарин.

— Конечно, — продолжал партайгеноссе фюрер, — Адольф Гитлер на первый взгляд странно смотрится в роли защитника так называемого научного коммунизма, но чувство справедливости заставляет меня открыть русским людям глаза на сей счет.

В «Манифесте» вместо «уничтожить» употреблено слово aufhebung, которое суть известный термин гегелевской диалектики, на русском языке означающий снятие,знаменитое гегелевское отрицание.

— Но в диалектическом смысле отрицание вовсе не уничтожение! — воскликнул Станислав Гагарин.

— Что и требовалось доказать, — церемонно поклонился Адольф Гитлер и развел руками.

«Интересно, — подумал я, — знают ли об этом бывший преподаватель научного коммунизма Бурбулис и гросс-академик Яковлев?»

— Сам Гегель в «Науке логики» подробно разъясняет смысл понятия «диалектическое отрицание», — продолжал фюрер, слегка возбужденно, в привычной манере — Гитлер не умел иначе, не любил назидательную, как он говорил — профессорскую, традицию изложения. — Философ подчеркивает, что слово отрицаниеимеет в немецком языке двойной смысл. Слово это означает «сохранить», удержатьи в то же время прекратить, положитьчему-либо конец…Таким образом, снятоеесть в то же время и сохраненное,которое лишь потеряло собственную непосредственность, но от этого оно вовсе не уничтожено.

— Следовательно, снятиене означает грубого уничтожения? — для порядка переспросил я, хотя мне давно все было ясно.