Алекс и Ангелина Змаевы - Туман над тропами

волчком, взвывая со стороны скал. Страшновато и неуютно.

— Если верить веревке, это она и есть, — я сполз вниз, привязав

трос в верхней части ствола.

— Кто «она»? — это Золотце, появился в самый удачный

момент, чтоб не отправили по деревьям лазить.

— «Мачта», умница ты наш. Мы ее нашли.

Найти это упрямое бревно — полдела. Сперва мы долго вытаскивали

его из скального провала, стараясь сами не загреметь вниз, а потом

волокли до берега еще пять дней, прежде чем смогли положить к ногам

шаманки. Крадущаяся смерила длину «мачты» шагами, кивнула,

подтверждая правильность выбора, и попросила очистить дерево от коры

и повесить сушиться над обрывом, привязав лесину за тонкий конец.

Вешали уже без меня, пол-луны блужданий по лесу сложились только в

одну мечту: о легонько покачивающемся гамаке. Кажется, Гремучка на

меня надулась, но я ничем не мог помочь… потому что спал.

Проснулся уже даже не утром — ясным днем. Обнаружил у очага

готовую еду и совершенно пустой поселок. Куда все делись-то? После

сытной еды выбираюсь за ограду поселка. А-а, вот они где! На

небольшой полянке девушки и младшие ребята ваяют какую-то штуку из

пучков стеблей тростника: укладывают их слой за слоем, выгибают,

мажут какой-то густой желтой вонючей жидкостью из большого котелка.

Гремучка моя здесь же.

— Что делаете, девочки?

— «По-пла-вок»… что такое — не знаю, не спрашивай.

Крадущаяся объяснила, что и как делать, но не сказала, для чего. Вон

рисунок еще нарисовала.

Смотрю на рисунок, что-то вроде каноэ с двумя задранными кверху

носами. Да без места для седока. Цельное такое. Ага, вот зачем

тростник загибать… чтобы концы вязанок вверх смотрели, ясно.

— А что вы палочками тростник придерживаете? Неудобно и долго…

— Как шаманка показала, так и делаем. Но долго, да. До вечера бы

управиться.

— Нет, девочки, это проще по-мужски делать…

Я ухватил руками стебли тростника, выгнул их вдоль уже уложенных,

перехватив веревкой.

— Давай, Гремучка, мажь! Мы сейчас живо управимся.

Управились и правда быстро, но руки оказались у меня по локоть в

этой желтой жиже. Пахнет хоть и сногсшибательно, однако приятно — листьями. По привычке вытер руки о волосы на животе пониже пупка. На

охоте, когда при разделке добычи измажусь, тоже всегда так делаю.

Вроде: «Имел я всех зверей вокруг!» Потом вымоюсь, конечно.

Ну вот, и эта штука липкая как кровь, я ее так же и вытер. Тут и

сообразил, что не то делаю. Ладно, попрошу у Гремучки золы с мыльным

корнем, да отмою. Только кажется, я не выспался еще после похода за

«мачтой», клонит ко сну. Вздремну чуток, отмоюсь потом…

Я почувствовал, как по губам и подбородку стекает горькая, горячая

жидкость. Кажется, в меня вливают какой-то напиток. Причем меня

спросить забыли. Кто? какого змея?!

Глаза не хотят открываться. Ну уж нет! Сколько можно спать? С

усилием разлепляю веки…

— О! Очнулся, — голос Гремучки, встревоженный почему-то. А где она

сама?

— Очнулся, дурак!.. но дурак живучий.

А это Крадущаяся. Почему она ругается?..

— … Я же ничего не делал.

— Разговаривает!

— Угу, не делал. А кто ядовитый состав руками хватал? Да еще и

вывозился в нем весь…

— Ядовитый? Так вот почему я сплю.

— Спит он, как же… Попробуй встань, раз уж «проснулся».

— И встану, чего тут пробовать.

Однако все оказалось не так просто. Руки, которыми я хотел

ухватиться за край гамака, покрывала крепкая твердая корка. Крепкая?

Для меня?! Я изо всей силы сжал кулаки… и чуть не взвыл от боли.

Корка лопнула и слетела с кожи скорлупками, содрав вместе с собой и

все волосы, которые покрывали руки. Даже слезы на глазах выступили,

но я сдержался.

— Божежмой, какой сказочный идио-от! Подарочек, беги за мазью. А

ты не шевелись и смотри, где у тебя корка крепко сидит, прежде чем

дергаться.

— Где-где… где руки вытер, — и показываю пониже пупка и между

ног.

— Н-да, влип ты, и к гамаку еще задницей приклеился.

Пробую пошевелиться. Похоже, Крадущаяся права, шевелюсь вместе с

гамаком.

— И что делать?

— Что делать?.. Ацетона здесь нет, придется резать.

— Э-э… Я не знаю, кто такой Ацетон, но резать меня не надо!

— Да не тебя, а мех твой… — Крадущаяся подцепила ногтем край

жесткой корки на моих яйцах и слегка потянула. Я поежился. — Гремучка, неси сюда самый острый нож, какой есть.

— Эй, эй, девочки, вы чего?!

— Замолчи! Ага, вот и ножик. Сам, говоришь, полировал? Ну и

отлично. Смотри внимательно, Гремучка. Нам повезло, что этот грязнуля

был достаточно потный и пластмасса у корней волос не прилипла.

Поэтому вот так осторожно оттягиваем край и по одной шерстинке

пе-ре-ре-заем… Ты поняла меня?

— Да, Крадущаяся. А вы, — это она остальным, которые окружили

гамак плотными кольцом, — идите отсюда, не толкайтесь!..

Я успокоенно откинулся в гамаке и закрыл глаза. Хорошо, что

срезать корку с меня будет Гремучка. Уж она-то постарается, чтобы моя

мужская гордость осталась целой.

Она трудилась, высунув язык от усердия, освобождая мою переднюю

сторону, почти полдня. А потом вырезала снизу кусок из гамака и,

перевернув меня на живот, возилась еще почти столько же. И все это

время непрерывно ругалась. Я и не знал, что моя лапочка знает столько

сильных выражений, и иногда вспоминал «божежмоя» и Ацетона,

представляя, кем они могли быть.

— Ну вот, вроде бы все. Вставай. Повернись. — И, наконец,

безжалостно:

— Ты сейчас похож на плешивую больную обезьяну: лысый, красный, в

пятнах. Чтобы к моему возвращению на остров успел обрасти взад! Ты

понял? Я хочу вернуться к нормальному, мохнатому мужу, а не к чему-то

непонятно лысому!

Она хочет вернуться! Она и правда хочет вернуться! А я-то думал,

что Гремучка просто нашла предлог сбежать в более сильное племя и к

взрослому опытному охотнику.

Раз так, придется обрастать.

— Пош-шел! — крикнул Дикий, оттолкнувшись шестом от берега, и катамаран, поблескивая золотисто-желтыми, пропитанными пластиком корпусами и мачтой, медленно вышел на середину реки. Провожали нас почти всем племенем. И то сказать, в последние дни на этих топких, заболоченных берегах устья речки народу было больше, чем в поселке. После того, как сюда сплавили по реке готовые корпуса катамарана и приволокли мачту и гик, начались работы на "верфи". Место оказалось не слишком удобным, но тащить все заготовки дальше через лес представлялось еще худшим вариантом. А потому, проклиная москитов и топкие берега речки, мы сделали ровную глиняную ванну для отливки киля и несколько дней жили возле нее, заливая быстро твердеющую смолу слой за слоем, перестилая ее высушенными тростниковыми листьями. И спустя неделю извлекли из формы плоский блин будущего киля, срощенный с мачтой в единое целое. А потом еще три дня по шею в речном иле собирали всю конструкцию.