Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…

Утро следующего дня началось с массированного артналета. Немецкая гаубичная батарея выпустила по позициям нашего полка три сотни снарядов — по полста на орудие.

Затем после небольшого перерыва обстрел возобновился — такой же, как и вчера: редкий и бессистемный…

Через некоторое время немцы перенесли огонь правее, на позиции Сибирского гренадерского, и я отправился на наблюдательный пункт, по дороге осматривая наши позиции.

До нас долетели только отдельные снаряды и, к счастью, все мимо.

А вот первая линия обороны заметно пострадала. Это было отчетливо видно в бинокль. Все три ряда траншей получили повреждения, а в одном месте я разглядел развороченную землянку — расщепленные бревна торчали вокруг воронки наподобие тернового венца.

Значит, без потерь не обошлось.

И точно, через некоторое время из хода сообщения вынырнули санитары с носилками, а вслед за ними появилась группа кое-как перевязанных раненых. Поддерживая друг друга, со стенаниями и матюками люди шли в тыл.

Вот и первые потери.

Я перевел бинокль на поле перед передовой позицией.

Никого…

А вот дальше уже отчетливо различался бруствер немецких траншей первой линии.

Вот черти! За ночь отстроились!

И что теперь?

Честно говоря, я был в растерянности! То есть предсказать возможное поведение немцев не получалось — не хватало информации.

Во всех читанных мною мемуарах о Восточном фронте времен Первой мировой есть три типа воспоминаний: «враг упорно обороняется», «враг бежит» и «враг наступает, а мы бежим».

В данном случае ни один из сценариев для нашей ситуации явно не подходил.

— Доброе утро, барон! — поздоровался заглянувший на НП Казимирский. — Что вы с таким интересом рассматриваете?

— Противника, Казимир Казимирович!

— О! Наконец-то германцы соизволили появиться нам на глаза! — Ротный достал из чехла свой бинокль и принялся осматривать вражеские позиции. — До первой траншеи где-то полторы версты будет. Значит, сегодня не полезут!

— Почему?

— А потому что немец по голому полю за полторы версты в атаку не пойдет. Если сильно приспичит, то за версту — может быть. А если они не торопятся, то атаки следует ожидать не ранее, чем их траншеи приблизятся на полверсты. Не дураки же они, в конце-то концов? Так что я думаю, что сегодня нам точно ничто не грозит, кроме артиллерийского обстрела. А вот завтра… Завтра они, может быть, и рискнут.

— А если не рискнут?

— Значит, их первая атака придется как раз в наш черед сидения на передовой!

— Замечательно… — буркнул я.

— Будьте оптимистом, барон. То ли еще будет! Говорят, что оптимистам легче живется!

— Это потому, что пессимисты обеспечивают им безопасное существование! [86] Кристофер Сташефф. «Чародей поневоле».

— Весьма остроумно! Надо запомнить! — похвалил меня Казимирский. — Блесну при случае! Спасибо!

— На здоровье, Казимир Казимирович!

— Кстати о здоровье! Я как раз собирался посетить наш лазарет! Так что имейте в виду — я вас покидаю до обеда.

— Учту!

После обеда ротный не появился.

Зато появились артиллерийские офицеры в сопровождении телефонистов и посыльных. Сначала они паслись на нашем наблюдательном пункте, а потом всей компанией ушли в первую линию.

Я же вернулся в свой блиндаж и занялся приведением в порядок ротного гроссбуха — дебет с кредитом по огнеприпасам требовал правки.

Обстрелы различной степени интенсивности беспокоили нас весь день.

Ближе к вечеру наступила блаженная тишина. Опять слышны обычные мирные звуки. Где-то чирикнула птица. Ветер шумит в кронах деревьев. Радуясь приближающемуся закату, застрекотали цикады.

Через нашу позицию потянулся куцый людской ручеек: саперы, навьюченные шанцевым и плотницким инструментом, досками и прочим материалом, начинают готовиться к ночной работе. Это гренадеры по ночам спят, за исключением тех, кто на посту, а для саперов ночь — самая горячая пора.

За нашими спинами, в низине за третьей траншеей, сложены бревна, колья, пустые мешки, собранные рогатки, обтянутые колючей проволокой, и сама проволока в мотках на деревянных коромыслах.

На наш наблюдательный пункт заявился старший унтер-офицер Матюшкин — командир саперного взвода. Суровый неразговорчивый мужик лет сорока с усталыми глазами.

— Здравия желаю, вашбродь!

— Чего тебе, Матюшкин?

— Дозвольте, вашбродь, осмотреться в биноклю! Надобно глянуть, где минометные дворики строить.

— Зачем нам еще минометные дворики? У нас минометов-то полдюжины всего!

— Дык, вашбродь, два часа как прибыли две траншейно-минометные команды. Велено позиции оборудовать!

— Ну осмотрись! Карпин, дай ему бинокль!

Забрав у ефрейтора-наблюдателя искомый прибор, Матюшкин принялся внимательно оглядывать передовые позиции, время от времени задумчиво хмыкая и агакая.

Я между тем переваривал принесенную сапером новость.

Траншейно-минометная команда — это, считай, батарея. Шесть стволов. И в обороне они будут не лишними.

Нам бы еще парочка пулеметов не помешала. А то в первой линии, которую сейчас занимает двенадцатая рота, три станкача. Один в первой траншее и два во второй. Еще один «максим» — в резерве на нашей позиции.

Реалии таковы, что основная тяжесть обстрела перед атакой будет на первой траншее. В это время в ней остаются только наблюдатели и один пулеметный расчет в надежном убежище. Личный состав отходит во вторую траншею, а после переноса противником заградительного огня или сигнала к атаке все перемещаются обратно в первую.

Соответственно распределяются и главные огневые средства.

В довесок к пулеметам на участке обороны каждой роты есть несколько позиций для траншейных сорокасемимиллиметровок Гочкиса.

В принципе неплохо, если учитывать ручные пулеметы в каждом взводе и автоматы у офицеров и унтеров.

Но запас карман не тянет!

Кстати о запасе! У хозяйственного меня есть еще и трофейный немецкий МГ-08, на всякий пожарный случай.

«Последний довод королей», [87] Ultima ratio regum ( лат .) — термин впервые был широко использован в Тридцатилетней войне, когда кардинал Ришелье приказал отливать на стволах всех французских пушек эти слова. так сказать.

От раздумий меня отвлекает голос Матюшкина:

— Спасибочки вам! — С этими словами он возвратил бинокль наблюдателю и повернулся ко мне: — Разрешите идти?

— Иди!

Утро добрым не бывает!

И быть не может! Особенно когда оно начинается с ураганного обстрела.

Я и так не спал полночи, слушая стук топоров и матюки саперов и минометчиков. А теперь еще и это.

Грохот стоял неимоверный. Судя по звуку, по нам лупили кроме давешней батареи шестидюймовок еще и легкие стапятимиллиметровые гаубицы и полевые семидесятисемимиллиметровки в придачу.