Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…

Пожалуй что пятьдесят на пятьдесят.

В равной степени выводит из себя и непонятная для человека будущего тупость, и возмутительная с точки зрения человека с приставкой «фон» в начале фамилии недисциплинированность и лень.

Те же, прости господи, сортиры!

Солдатикам ходить и стоять в очередях к специально отрытым и тщательно замаскированным нужникам попросту лень. Гадят — кто во что горазд.

Приходится дрючить унтеров, дабы следили за порядком, и гонять попавшихся на «загрязнении окружающей среды» на принудительные работы по уборке траншей.

Вот такое, с позволения сказать, единство противоположностей!

Про немецкий «орднунг» [89] порядок ( нем .). я раньше только в книгах о войне читал, а теперь чувствую его на собственной шкуре.

Обстрел начался ровно в восемь утра — минута в минуту…

На наши позиции навалились как минимум две батареи легких гаубиц при поддержке полевых пушек.

К счастью, шестидюймовых гостинцев немцы нам сегодня пожалели. То ли посчитали нас недостойными такого внимания, то ли просто перебросили батареи куда-то еще. В общем, обошлись без веских доводов. Посему обстрел был воспринят мной достаточно спокойно. Наш блиндаж 105-миллиметровая гаубица не возьмет. А уж полевая пушка тем более, — а ведь она еще и стреляет по настильной траектории.

Однако снарядов немцы не жалели.

Я было попытался считать разрывы, но быстро сбился: шесть снарядов в минуту, на три или четыре батареи — многовато получается. Тем более что стреляют все одновременно, и серии взрывов перекрывают друг друга.

Навык соответствующий опять же отсутствует…

Черт, палят и палят, как оглашенные. Так что потерь не избежать просто по закону больших чисел.

Это, конечно, не наша двенадцатичасовая артподготовка в последнем наступлении, но тут-то и укреплений таких нет.

Маньяки, в общем. Чего еще от фашистов ожидать…

От нечего делать я проверил амуницию, подтянул где надо, осмотрел автомат…

Все пучком — можно воевать!

Посмотрел на часы: восемь тридцать. Полчаса уже пуляют… Может, хватит? Утомили — сил нет. Скорей бы в атаку пошли — надоело уже сидеть и ждать.

Словно услышав мои пожелания, немцы перенесли огонь за наши спины, создавая огневую завесу.

Сейчас начнется!

— Вестовые, вперед! — заорал Казимирский. — Всех в первую линию!

Вслед за солдатами мы выскочили из блиндажа. Мимо нас пробегали гренадеры, в воздухе раздавались трели унтер-офицерских свистков и матерные рулады.

— Барон, вы — направо, я — налево!

— Слушаюсь!

— Удачи! И с Богом! — Ротный поправил каску и в сопровождении своих посыльных исчез в горловине хода сообщения.

— Савка, за мной! — гаркнул я и, закинув ремень автомата на плечо, двинулся в противоположную сторону.

Траншеи были повреждены, а кое-где и обрушены, поэтому стометровка от второй линии окопов до первой заняла несколько больше времени, чем я рассчитывал.

Когда я ввалился на НП, в воздухе уже зазвучало немецкое «Хур-ра», перемежаемое выстрелами из винтовок.

В ячейке наблюдательного пункта обнаружился младший унтер-офицер Рябинин.

— Где Шмелев? — с ходу поинтересовался я.

— Убит…

— Как?

— Снарядом накрыло, вашбродь… Под конец уже…

— Что ж, земля пухом! А ты, Рябинин, теперь за взводного!

— Слушаюсь!

Я выглянул в амбразуру, проделанную в сложенном из бревен бруствере НП: по полю в нашу сторону катилась волна серых фигур.

Заходите, гости дорогие…

За день мы отбили три атаки…

Пытаюсь собраться с мыслями, но понимаю, что с трудом осознаю сегодняшние события.

Как будто это не со мной было… Не складывается единой картины… Слайд-шоу какое-то…

Или даже флэшбэк! Помню, как-то при рассмотрении одного хитрого дела вычитал определение последнего: «Нарушение восприятия после употребления галлюциногенов — внезапный рецидив визуальных нарушений, физических симптомов, утраты границ „я“ или интенсивных эмоций…»

Очень похоже!

Жуткое и депрессивное визуальное нарушение с интенсивными эмоциями.

Первая атака захлебнулась на полпути к нашим окопам. Густые цепи серых фигурок в «пикельхаубе» покосили из пулеметов. Немцы сперва залегли, а потом по свистку откатились к своим траншеям. После чего обстрел наших позиций возобновился.

Через полтора часа интенсивного обстрела они попробовали вновь.

На этот раз солдаты противника заранее покинули свои убежища и под прикрытием артиллерии накапливались на нейтралке.

Им почти удалось добежать до нашей колючки, прежде чем они опять были вынуждены отойти под интенсивным ружейно-пулеметным огнем.

Третьей атаке предшествовал почти трехчасовой артобстрел, после которого сценарий атаки номер два повторился. Хотя силы, брошенные в бой, превосходили обе предыдущие атаки, вместе взятые.

В отражении последней на сегодня попытки немецкого наступления помимо нас участвовали и минометчики, и артиллеристы.

Германские солдаты уже не отходили, а залегали, а потом вновь поднимались и шли вперед.

Лично я расстрелял два магазина, вступив в бой, когда фрицы уже лезли через проволочные заграждения.

После провала последней атаки противник еще полчаса обстреливал нас силами тех же четырех батарей, а потом все затихло так же внезапно, как и началось.

Поле перед нашими позициями являло собой лунную поверхность, густо покрытую трупами в серо-мышиной форме.

Господи…

Я даже затрудняюсь предположить, сколько народу тут лежит…

Точнее, и думать боюсь…

Две роты? Три? Больше?

Действительно бойня — бессмысленная и беспощадная!

Солнце, подернутое туманной дымкой, медленно клонилось к закату.

Я сидел на ящике перед блиндажом, погруженный с головой в военно-бухгалтерские обязанности.

Настроение было препоганейшее. Сначала ефрейтор Юрец вымотал мне все нервы с отчетностью по приходу-расходу огнеприпасов! Когда учетная книга была наконец заполнена, на очереди была ведомость убыли личного состава.

С наблюдательного пункта возвратился Лиходеев:

— Кажись, на сегодня успокоился германец, вашбродь!

— Да уж… Кто-то успокоился, а кого-то мы успокоили…

— В самую суть вы сказали, вашбродь. Успокоили мы их изрядно… Вонища завтра будет — Господи спаси! Лето все ж… — сделал неожиданный вывод мой практичный фельдфебель.

— А у нас сколько упокоилось? — Я присел на патронный ящик и снял каску. Жарко!

— Осьмнадцать душ, вашбродь! И раненых, почитай, три десятка. Тяжелых мы прибрали — санитары их уже выносят. А легкие сами дойдут.

— Полста человек за день. Черт! — Я вдарил кулаком по колену. — Это что же? У нас, получается, сто тридцать человек в строю?