Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…

Когда немцев увели в штаб полка, я взялся за телефон — пора было доложить о событиях веселой сегодняшней ночки.

К тому моменту когда я вдоволь наобщался с вышестоящими начальниками всех уровней, у меня над душой уже стоял довольный Лиходеев.

— Разрешите доложить, вашбродь?

— Докладывай!

— Хорошо охотники сходили. С прибытком вернулися… Спасибо вам, вашбродь! Вот, стало быть, благодарствуем. — Лиходеев положил на снарядный ящик, используемый в качестве телефонного столика, нечто, завернутое в тряпицу.

— Разрешите идти?

— Иди… — Кузьма Акимыч исчез как утренний туман — тихо и незаметно, а я осторожно развернул оказавшийся тяжелым сверток.

Ого! Массивная кобура из коричневой кожи и небольшой никелированный пистолет с рифленой деревянной рукояткой.

Последний я взялся внимательно рассматривать.

Надпись с левой стороны гласила: SELBSTLADE PISTOLE BEHOLLA CAL 7,65 — значит, «бехолла» калибром 7,65. Над спусковым крючком — серийный номер: 9019. С правой стороны название расшифровывалось: BECKER U HOLLANDER WAFFENBAU SUHL.

О! У отца есть охотничий карабин «маузер» — и тоже «Беккер и Холландер».

А пистолетик-то хорош! Маленький, ухватистый и выглядит весьма и весьма стильно. Выщелкнул обойму — семь патронов. Для скрытого ношения и как оружие последнего шанса — самое оно!

Отложив понравившуюся мне обновку, я взялся за кобуру.

Тут никаких неожиданностей не было — банальный и брутальный «парабеллум» с запасной обоймой и инструментом.

Неплохо.

Достойное пополнение моей коллекции, начавшейся с подаренного казаками-уральцами «маузера».

Завернув подарки обратно в кулек, я отправился в наш с Казимирским блиндаж.

Надо бы наконец выспаться…

Что-то мне подсказывает, что день завтра будет дли-и-и-нным…

Скукота…

Нет! Не так…

СКУ-У-КО-ТА!!!

Причем не просто так, а по ряду объективных причин.

Например, качество окраски стены и лепнину на потолке я изучил до мелочей, а вместе с тем и прочие архитектурные изыски вроде пилястр и капителей палаты номер четыре Варшавского военного Александровского госпиталя…

Развлечения как таковые отсутствуют, да и настроения развлекаться нет. Читать при свечах — некомфортно. Гулять — здоровье не позволяет.

Формулировка безупречна — именно что «скукота»… Большими буквами…

Сейчас вообще ночь, то есть вдобавок еще и темно, одиноко и тоскливо…

Надо бы, наверное, поспать, но не получается. Мешают стоны артиллерийского подпоручика — моего соседа по палате.

Руку опять же отлежал… Левую… Потому что сплю только на левом боку…

Сплю я так по той простой причине, что правая сторона груди у меня прострелена…

Навылет… И легкое тоже — навылет…

А главное — снится все время тот день… Тот самый — самый длинный…

В ночь немцы сменили потрепанный резервный полк, безуспешно атаковавший наши позиции, на переброшенный с Западного фронта пехотный. Атаку перед самым рассветом начали германские штурмовики.

Как они оказались в наших окопах — непонятно…

Возможно, свет на это прискорбное событие смог бы пролить командир второго взвода старший унтер-офицер Филиппов. Но он сгинул безвестно, вместе со всем секретом, бывшим в боевом охранении впереди наших окопов…

Так или иначе, немецкие штурмовые команды ворвались в передовую траншею, паля из пистолетов и забрасывая гранатами блиндажи, землянки, окопы и ходы сообщения.

Пулемет в первой траншее даже не успел открыть огня.

Разбуженные стрельбой и взрывами, мы с Казимирским, одевшись впопыхах, выскочили в траншею:

— Вы — направо! Я — налево! Барон, любой ценой не дайте немцам прорваться во вторую траншею, и да хранит вас Бог!

— Oui, mon chef! Bon courage! [94] Так точно! Удачи! ( Фр .) — Почему я ответил по-французски — Бог весть. — Савка, за мной! — Нахлобучив каску и перехватив автомат за цевье, ринулся к ходу сообщения, соединявшему траншеи.

Немцы как раз начали обстрел наших позиций, дабы предотвратить подход подкреплений. Снаряды рвались вокруг, поднимая дымные фонтаны земли, подсвеченные изнутри оранжевым светом…

В палату вошла сестра милосердия Ядвига — сухощавая немолодая полька с бледным костистым лицом.

— Не спится, пан прапорщик?

— Не спится, пани Ядвига.

— Пану заварить ромашки?

— Спасибо, не стоит! Позаботьтесь лучше о подпоручике Лазареве — он опять стонал.

— Непременно… — Женщина вышла так же тихо, как и появилась.

Лазарев, отброшенный взрывной волной на станину орудия, очень страдал — у него было сломано несколько ребер, ключица и раздроблена рука.

Я же, своевременно прооперированный в нашем полковом госпитале, по сравнению с ним, считай, легко отделался.

Когда бессознательного меня с пузырящейся на губах кровавой пеной притащили на перевязочный пункт, выглядело все достаточно печально. Спасением своего бренного тела ваш покорный слуга обязан Савке и здоровяку Степану Степанову. Первый — быстро закрыл раны, не допустив пневмоторакса. [95] Схлопывание легкого при попадании воздуха в плевральную полость. Типично для проникающего ранения. Второй — вынес на руках, словно ребенка, пока тот же Савка, которому не под силу было меня тащить, прикрывал наш отход из ручного пулемета.

Все эти подробности я узнал уже в Варшаве, ибо две недели находился на грани жизни и смерти.

Спустя десять дней после ранения с меня, только очнувшегося от горячечного бреда, сняли дренаж и отправили в Розенберг. А оттуда — по железной дороге в Варшаву.

Уже которую ночь подряд я мучаюсь, пытаясь заснуть.

Лежу, ворочаюсь и грежу наяву: мой «самый длинный день» [96] «Самый длинный день» (The Longest Day) — американский черно-белый кинофильм о высадке союзников в Нормандии во время Второй мировой, снятый в 1962 г. по одноименной книге Корнелиуса Райана. Картина получила две премии «Оскар». никак не хочет меня отпустить…

В полудреме мне мнятся эпизоды боя, о которых я бы очень хотел забыть…

А еще лучше — никогда их не видеть… Не знать… Не пережить…

Когда я с вестовыми добрался до второй траншеи, в первой бой уже затихал. Теперь предстояла схватка за ходы сообщения, дабы не дать противнику прорваться дальше.

Если я правильно помнил читанную в свое время книгу о тактике германских штурмовых групп в Первую мировую, то сейчас они двинутся дальше вперед, а в захваченную ими передовую траншею подтянутся пехотные части.

Наши пулеметы во второй траншее время от времени постреливали короткими очередями, но непрерывного огня не велось — не по ком было пока стрелять, потому что весь бой шел в окопах.

Минометы молчали, а артиллерия вела беспокоящий огонь.