Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть

Самой Хане в этот момент не до пения, ей очень плохо, хоть она и не говорит об этом мужу. Ведь на завтра назначена хупа, и невесте нельзя расслабляться. Но почему она вдруг так ужасно себя чувствует? Наверное, из-за духоты… Бедняжке невдомек, что инкубационный период болезни закончился, и теперь тиф открыто, не таясь, наступает на свою жертву. Голова Ханы раскалывается от невыносимой боли, и предчувствие чего-то нехорошего, какой-то большой угрозы, овладевает ею. Тревога жены передается Шоэлю:

– Что с тобой, Ханеле?

– Уйдем отсюда, Шеилка, здесь душно…

Они выходят на свежий воздух, в палисадник при клубе. Шоэль помогает Хане присесть на лавочку. Отчего так горячи ее пальцы, вцепившиеся в его руку? Прохладный ветерок ласкает щеки, гроздья ярких звезд повисли над местечком. Из клуба имени Розы Люксембург выходит публика. Медленно, один за другим, как безмолвные тени пророков, проходят старые бородатые евреи. Шумными стайками выпархивает молодежь; весело переговариваясь, парни и девушки растворяются в теплых сумерках.

Вот все затихло, опустел клуб. Хана лежит на скамейке, голова ее на коленях Шоэля. Он ласково гладит ее волосы и лицо. Ей немного полегчало. Хана прижимается горячей щекой к спасительной руке мужа и шепчет, шепчет ему нежные слова, переходящие в жаркий бред… На местечко спускается равнодушная ночь, по-хозяйски накрывая своим одеялом все – и любовь, и ненависть, и боль, и надежды.

Накопив сил в двухнедельной засаде, болезнь набросилась на Хану с удесятеренной яростью. Среди ночи девушка проснулась от сильного сердцебиения. В доме тихо, все спят. Спит и Шоэль, натянув на голову одеяло. Утром – хупа, но Хана чувствует ужасную тяжесть в голове, слабость и ломоту во всем теле. Теперь уже нет сомнений – она заболела! Поняв это, Хана испугалась: сейчас, перед хупой, нельзя поддаваться болезни, надо напрячь все силы и во что бы то ни стало дотянуть до церемонии, а там уже ничего не страшно… но пока… пока нужно обязательно поспать, хотя бы немного.

Хана старательно смыкает веки, но сон не приходит… считает до ста… – это так трудно… а сна так и нет. Она вяло, с усилием встает с кровати, едва держа голову. За окном, где-то на краю горизонта, уже забрезжило. Соседский петух хрипло кукарекнул и шумно захлопал крыльями. «Дотяну или нет?» – Хана подходит к зеркалу. Господи, что за вид! Хана приходит в ужас: волосы спутаны, глаза воспалены, лицо белее мела… Разве похожа эта Хана на ту, прежнюю, которую так любит Шоэль, родители и друзья?

Каждое движение дается ей с трудом; она заставляет себя взять расческу и коробочку с косметикой. Шоэль и хупа… это будет утром… надо постараться выглядеть красиво! Превозмогая чудовищную слабость, Хана подкрашивает губы и причесывается… ну вот, хоть какой-то вид навела, и то хорошо – молодец, девушка! Впрочем, это так сильно ее утомило… Хана возвращается в постель и, прижавшись к Шоэлю, проваливается в сон. Шоэль же крепко спит, не подозревая о ночных терзаниях жены. Этот чертов суд основательно помотал ему нервы, поэтому он заснул, едва успев положить голову на подушку.

Но вот наступает утро, Шоэль открывает глаза. «Господи, – вспоминает он. – Сегодня хупа, а я еще в постели!» Хане ле тоже проснулась. У нее нешуточный жар, но Хана твердо решила скрыть свое состояние. Ради хупы она стерпит все что угодно! С превеликим трудом она натягивает на себя нарядное платье – то самое, желтое в красный горошек, надевает янтарные бусы, не забывает и надушиться французскими духами.

Тем временем ничего не подозревающий Шоэль примеривает летнюю рубашку и нарядный галстук. Честно говоря, галстук его раздражает: кому нужны эти мелкобуржуазные премудрости? Но делать нечего – жених обязан выглядеть достойно. Ага… поди сойди за достойного жениха в таких брюках!… С этим и в самом деле скверно. Шоэль сует ноги в свои дырявые армейские галифе, обматывает ступни портянками, обувается в грубые солдатские ботинки. Ну вот. Кипа? – Ну уж нет: в синагогу он непременно войдет в своей видавшей виды буденовке.

Между тем Хану ждет приятный сюрприз: Мирьям, порывшись в старом сундуке, вытаскивает фейгину свадебную фату. Конечно, над ней пришлось немного поработать, где-то ушить, где-то пригладить… – но кого волнуют подобные мелочи? Важен результат: вот она, настоящая фата, от новой не отличишь! Встав с утра пораньше, Мирьям успела еще навести последний лоск, и, когда они вместе с Фейгой надевают фату на голову невесты, все просто ахают. Бывает же такая красота!

Ханеле, с трудом удерживая голову в вертикальном положении, смотрит на пенящееся в зеркале кружевное великолепие. Неужели эта невеста в фате – она, едва стоящая на ногах? Мирьям прыгает и визжит от радости. Зато у Фейги в глазах – печаль и нежность: при виде фаты на нее нахлынули воспоминания. Сколько лет минуло с той поры, сколько боли и радости пережито…

Горовцы никому не сообщали о хупе. Тогда вообще старались помалкивать о религиозных ритуалах – тем более, что жених и невеста уже считались красными студентами, а отец невесты так и вовсе был профсоюзным деятелем. Йоэль, Фейга и Мирьям выходят из дому первыми и направляются в сторону синагоги. Родители несут сумки с угощением, а Мирьям держит в руках пакетик – это фата. Через какое-то время за ними отправляются Хана и Шоэль. Невеста еле передвигает ноги – хорошо, что Шоэль поддерживает ее. С такой надежной опорой можно ничего не бояться.

Ребе Шульман – крупный человек лет шестидесяти, с короткой бородкой и приятным лицом, уже ждет в синагоге. На месте и миньян – десяток уважаемых пожилых мужчин. Все более чем скромно: будний день, обычный миньян, никаких дополнительных гостей. Подписали ктубу [122], затем Хана в своих кружевах семь раз обошла вокруг Шоэля, стоявшего под хупой с буденовкой на голове. Как тут не подивиться столь странному сочетанию… Однако Фейге не до всех этих тонкостей. Она не на шутку встревожена внешним видом невестки. Что с ней?

Но вот Шоэль надевает на палец невесты обручальное кольцо и произносит священную формулу, которую издавна говорят при этом. Ребе Шульман зачитывает ктубу и передает ее Хане. Она счастливо вздыхает: вот и все, больше можно не волноваться – заветный документ у нее в руках! Хана прячет ктубу в складках кружева.

А теперь – время поздравлений, мазал тов! Хаим и Фейга ставят на стол бутылки с водкой и большой медовый пирог. Евреи усаживаются за стол – старый, заслуженный, за давностью времен успевший охрометь и потерять свой первоначальный нарядный вид. Чего только не перевидал этот стол, стоящий посреди чудом уцелевшей маленькой синагоги! Шоэля и Хану помещают во главе стола, чтобы слышнее были им семь традиционных пожеланий и благословений. Затем произносится первый тост лехаим, и молодым даются последние наставления.