Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

Ни о чём подобном Гамильтон-Рэй до этого момента не помышлял, совсем наоборот, но эти слова ему очень не понравились.

— Кажется, кровью я нигде не расписывался. На ваше достаточно интересное и даже лестное предложение я ответил согласием. Но ведь и не более!

— Джентльмен — хозяин своего слова? Хочет — даёт, хочет — берёт обратно? — в голосе Арчибальда, несмотря на полушутливый дружеский тон, прозвучали вибрирующие металлические нотки. — Нет, у нас так не бывает. В той стране, с которой мы решили воевать не на жизнь, а на смерть, у не самой законопослушной, но славящейся твёрдыми внутренними устоями части общества имеется ряд принципов, не кодифицированных, но превосходящих государственные законы силой прямого действия, обязательностью исполнения и весьма жёсткими санкциями. Вы, Айвори, по-моему, знаете русский язык гораздо лучше, чем стараетесь это показать. Поэтому поймёте. Если нет — я помогу с адекватностью перевода. Принципы, относящиеся к нашему случаю, такие: «За вход рубль, за выход два». И — «За базар ответишь». Что-нибудь непонятно?

— Второе, — сглотнув невзначай сигарный дым и сильно закашлявшись, ответил кандидат в вице-адмиралы. — Не могу состыковать. «Базар» — азиатское место торговли. Кто-то за него, наверное, отвечает. Менеджер или «базар-баши», допустим. Но при чём здесь я?

— Поясняю. В непостижимом даже для тех, кто окончил Итон и Сандхёрст, русском языке ежедневно возникают новые слова и фразеологизмы, бессмысленные для иностранцев. Как писал наверняка известный вам Салтыков-Щедрин: «Нечего тут объяснять. Мы — русские; мы эти вещи сразу должны понимать».

— Но вы ведь — не русский? — начинающим заплетаться языком удивлённо вопросил Гамильтон-Рэй.

— Я — гражданин мира! — гордо провозгласил Арчибальд, тоже выглядящий не вполне трезвым. — Я знаю всякий язык, как родной. Так мы о чём? О базаре? В российском преступном мире «базаром» называется разговор, несущий смысловую нагрузку и подразумевающий некие обязательства. Если вы, даже сгоряча, не подумав, или из иных соображений, заявили нечто такое, из чего вытекают некие пусть и не предусмотренные вами последствия, вам придётся или неопровержимо подтвердить свои слова действием, или понести назначенное авторитетом (в исключительном случае сходняком ) наказание. С чем-то принятым в цивилизованном мире с его дурацкой юриспруденцией не коррелируемое.

Слова Арчибальда прозвучали для Гамильтон-Рэя крайне неприятно. Будучи адмиралом, ни разу в жизни не участвовавшим в морских сражениях, он, естественно, понятия не имел о кое-каких жёстких способах поддержания дисциплины в экстремальных условиях. Что такое «расстрел перед строем», его аристократические мозги представить не могли. Даже заключение матроса (свободного человека) за безалаберность или, нечто худшее, «в изолированное помещение с приставлением часового» Гамильтон-Рэй считал чем-то средним между каннибализмом и «русским тоталитаризмом».

— И каким оно может быть в нашем случае? Мы ведь ещё не члены «российского преступного сообщества»? — адмирал пытался удержать в уме логическую нить (или нить логических?) рассуждений, а также и собственную гордость. Что у него одновременно сильно затряслись поджилки, достоверно утверждать нельзя.

— Я этого не говорил. Мы с вами благородные люди, «хантеры». Что касается наказания, оно не будет зависеть от моей или чьей-то ещё осознанной воли. Чтобы Я! Вдруг ! Причинил вред товарищу по оружию, сыну моего ученика, двоюродному внуку моего учителя и так далее, — Арчибальд вдруг изобразил дешёвую патетику. — Кисмет [80] Кисмет — судьба ( араб. ). . Вы знаете, что это такое?

— Ещё бы!

— Так кисмет! Кисмет алса [81] Кисмет алса — если будет угодно судьбе. — если будет угодно судьбе! У вас могут оторваться колёса на скорости двести километров в час, может дать осечку верный карабин, трёхфунтовый метеорит попадёт в крышу вашей виллы, жена, застав с любовницей, размозжит вам голову шкатулкой с фамильными драгоценностями. Или вас застрелит муж вашей любовницы в самый волнующий момент. И никто никогда не узнает, закономерность это или случайность. Прав Энгельс, писавший, что случайность — это непознанная закономерность, или Кротон из Милета, утверждавший три тысячи лет назад прямо противоположное.

Арчибальд встал, отчётливо покачиваясь.

— На самом деле, дорогой адмирал, размышлять на подобные темы перед сном крайне неполезно для психики. Забирайте графин с собой, он вам до рассвета наверняка пригодится, и пойдёмте, забудемся пророческим сном. Каждый в своей каюте…

…Двумя неделями позже описанной встречи Арчибальд последний раз появился перед коллегами. Как раз в тот момент, когда влиятельнейшие из джентльменов, равные из равных: Одли, Пейн, Левер, герцог Честерский, Гамильтон-Рэй старший и оба младших (без внуков) и ещё почти пятнадцать человек, не называемых по причине их многочисленности (но отнюдь не умаляя важности и влиятельности каждого), обсуждали финал пьесы. Не «Ревизора», конечно, до «Ревизора» свободные англосаксы и через полтораста лет не додумались: у них насчёт обычной — что царской, что советской — «самокритики» слабовато было.

«Теневые правители мира» (слава богу, не всего ещё) до предела едко критиковали столь недавно уважаемого ими сэра Арчибальда. За что критиковали? За то, что не сумел, введя их в заблуждение, единомоментно сокрушить ненавистную Россию. Вот все предыдущие правители Великобритании за четыреста лет, клубмены со своими председателями за двести, неизвестное число «сионских мудрецов» с сотворения мира того же самого добиться не сумели, но к ним — никаких претензий! Очень, получается, мистер Боулнойз почтенных джентльменов обнадёжил. А такое не прощается. Как не прощается засидевшейся старой девой неисполненное обещание жениться.

— Мне крайне лестно было вас послушать, — сказал Арчибальд, выходя из тени портьер, — особенно когда мистер Пейн отказался признать меня самим дьяволом или хотя бы его инкарнацией.

Его внезапное появление ввергло почтенных охотников в смущение. Всё же не принято, даже за глаза, говорить о коллеге, тем более — намного старшем, не весьма корректные слова.

Он прошёл к председательскому столу, презрительно взглянул на бутылки с очень плохой минеральной водой и на чашки чая, разливаемого лакеем в белой куртке (не в ливрее почему-то).

— К сожалению, я и вправду не дьявол. Обычный человек, способный ошибаться, как все, и проигрывать противнику, оказавшемуся сильнее меня. Но что сказать о вас, джентльмены? Россия ещё не рухнула, не превратилась в «чёрную дыру» на карте мира? Неужели в этом виноват только я? Отчего же никто из присутствующих не вспоминает об очень интересном моменте…