Андрей Валентинов - Ангел Спартака

— Сила — ради силы. Власть — ради власти. Завоевания — ради завоеваний. Да. Чтобы выжить. Чтобы не быть чужими рабами. Да!

Хотела я спорщикам напомнить, что оба они римляне весьма сомнительные. Вольноотпущенник и оск — хороши патриоты Республики! Не стала. Говорят, такие, из «новых людей», самые патриоты и есть. И не в Республике вовсе дело, встретились два петуха, распушили гребни.

...Если они — петухи, то я, значит, курица? Нет, не годится. На быков и волков не тянут, стать не та, баранами не назовешь — обидно.

— Развал народа. Да! Население Италии небоеспособно. Несколько миллионов взрослых. Дармоеды. Да! Война. Три войны. Набрали восемь легионов. С трудом. Контингент слабый. Да. В случае новой опасности формирование затруднено. Нет. Почти невозможно. Да!

Тут я уши навострила. Не зря мне еще в первую нашу с декурионом встречу волк в капкане представился. Три войны Рим ведет, да еще киликийцы, будь они прокляты, на море. Восемь легионов набрали, а больше и набирать некого? Так сколько лап у волка?

— Воевать разучились. Нет! Не научились. Строй на строй можем. Один на один — трудно. Гладиаторы лучше легионеров. Позор! Разгром! Да. Римские матроны ходят к гладиаторам!..

— Хватит, а? — взмолилась я. — Лучше давайте погуляем. День хороший, хозяйка... занята. Только про войну говорить не будем, ладно?

Ну уж не будем! Феликса так просто не остановить. Только зачем конному декуриону знать, что это мне ой как интересно?

— Ты говоришь, Учитель, «гордыня», — спросила я Его как-то. — Что это? Гордость, но... неправильная?

Кивнул, задумался.

— Неправильная гордость? Неплохо сказано, моя обезьянка! Гордыня не просто завышенная самооценка, это — принципиально неправильная самооценка. Воображаешь себя не сильнее, не умнее, чем есть, — а кем-то вообще другим.

Богом? — не выдержала я.

Вновь кивнул.

— Допустим, богом. Поэтому гордостью ты обидишь только себе подобных, гордыней же — того, кто посильнее тебя. Но это лишь одна сторона яблока. На Его ладони действительно оказалось яблоко — большое, краснобокое, хотя яблони еще только отцвели и до спелых плодов было еще далеко.

— Гордыня — смертный грех, так сказано в Законе А вот почему сказано — не принято спрашивать.

— А почему сказано, Учитель? — подхватила я.

— Обезьянка, обезьянка! Догадайся сама, Папия Муцила, если уж ты имела наглость назваться Моей ученицей

Его ладонь протянулась ко мне. Огонь светильника скользнул по гладкой яблочной кожуре. Скользнул, исчез. Две стороны яблока. Гордыня опасна для людей...

— Гордыня опасна не только для людей, Учитель! Она опасна и для богов. Если человек вообразит себя богом, он... может стать им! И... И сам Закон... Его нарушение, неисполнение заповедей, опасно не для одних людей...

Яблоко пропало, ладонь запечатала мои уста.

— У Меня очень глупая ученица. О таком не говорят вслух, Папия Муцила!

О таком не говорят вслух... Я не говорила, но тем жарким летом и вправду поняла, что такое гордыня. Рим, проклятую Волчицу, ненавидели тысячи и тысячи. Ненавидели, желали погибели. Но чтобы собрать их, чтобы решиться, понадобилась беглая рабыня, обычная девчонка, не воевавшая, не готовившая заговоры. Без меня бы...

Да, гордыня. Тогда мне так и казалось, что без меня... А вот сейчас сомневаюсь. Прошло много лет — и каких лет! Теперь я знаю, что такое война, что такое заговор. Так и кажется, что за спиной семнадцатилетней девчонки действовал кто-то иной — старше, умнее, беспощаднее. Я была нужна даже не как щит — как рисунок на щите.

Но если не я, кто же? Не Учитель, знаю точно. Кто-то Другой? Во всяком случае, Его длань, длань Чужого, я почувствовала очень скоро. Коснулась плеча, дотронулась до губ...

— Жди, девочка!

Ждет девочка. Гиматий на голову накинула — от взглядов чужих, непрошеных. Хоть и темно, хоть и нет никого рядом...

Знакомые ворота, знакомая калитка. Школа Лентула Батиата, добро пожаловать! Но это для сиятельной Фабии Фистулы — «добро», а для обычной девчонки, что к дружку-гладиатору на свидание просится, порядок иной. Сначала привратнику ладонь согреть, потом у калитки скучать, пялиться на нее, как коза на горох...

Парня звали Фирм. «Самнит», в школе два года, пять побед. Больше о нем я ничего не знала, но бородатый Рес (старший который) уверил: свой. Самнит (настоящий, не только по оружию) воевал, боги едва от креста избавили. Сам-то он был мне и не нужен (пока!), но имя того, нужного, я назвать у ворот не решилась. Фирм меня как раз и проведет, к кому следует.

— Иди! Ждут.

Задумалась! Задумалась, не заметила, как калитка открылась, не скрипнула даже. Видать, шипы смазали, расстарались. Не так и трудно в школу гладиаторскую попасть. Но это попасть, а вот покинуть! Правда, Аякс говорил про семь способов.

— Ты Папия?

Широкоплечий, в короткой тунике. Лица не разглядеть, разве что подбородок — гладкий, чисто выбритый.

— Я Фирм, пойдем!

Оглянулась. Калитка уже прикрыта, сторож снаружи, остальные — на башнях угловых. Не услышат, если негромко.

— Фирм? Не вижу!

Если Фирм «наш», то поймет, не станет к светильнику оборачиваться.

— Вот!

Ладонь коснулась его руки, затем пальцев, потом скользнула по теплой меди. Увидеть так и не увидела, но ошибиться трудно. Знакомая печатка: Бык и Волчица. Государство Италия.

«Наш!»

— Тебя ждут, только... Понимаешь, Папия, ребята все примечают, даже если ночью. Ко мне уже полгода одна девчонка ходит, знают ее, а если тебя со мной заметят Она сегодня тоже прийти должна, чуть попозже.

— И что же делать, Фирм?

— Ну... Я сказал, что ты не ко мне, к приятелю моему он сейчас еще не освободился, молодежь ячменную в учебном зале гоняет. Вроде как он меня попросил встретить. Он потом тебя и назад проводит. Не волнуйся, парень надежный, надежнее не бывает. Только римлян страх как ненавидит.

— Ненавидит? Значит, надежный.

Темно... Опять темно. Во дворе хоть светильники чадили, а тут — выколи глаз. Кажется, комнатка-клетушка, от стены до стены — полтора шага, что-то деревянное в колено тычется, ложе, наверное. Да какое здесь ложе — лежаке соломой. А вот и солома, нащупала!

Что именно скажу, знаю. И кому скажу — тоже. Но все равно не по себе. Хоть бы огонек какой...

— Ты хотела меня видеть, Папия?

Огонек! Неровный, легкий. Глиняный светильник в крепкой руке, короткие волосы с проседью, темные глаза.

— Я — Крикс. А ты кто?

Настало время и мне перстень показывать.

— Сначала выслушаю тебя. Извини, ответить не обещаю. Могу и промолчать.

Не обижаюсь. Выдадут, поймают — крест. И ему, и мне, и тем ребятам, что наверняка сторожат у входа. Но моя жизнь — за воротами школы, всегда есть надежда уйти, раствориться, исчезнуть.