Андрей Валентинов - Ангел Спартака

Ветка легко коснулась лица, и я заставила себе все забыть. Потом, все потом! Идти еще долго, я недаром подобрала себе удобные калиги.

Уходим в ночь.

Внимание! Слушай боевой приказ! Сейчас мы подойдем к вилле Септимия Коса. Он — сулланец, убивал наших братьев. Сулла подарил ему землю и рабов. Эти рабы и откроют нам ворота. Грабить запрещаю. Поджигать запрещаю. Убивать лишь тех, кто поднимет меч. Септимия Коса и его семью взять в плен. Судить их будут рабы — те, кого эхи римляне считают не людьми, а дикими зверями. Пусть молят своего Юпитера, чтобы это было не так! Мы — лишь свидетели. Все ясно? Тогда — вперед. Да живет вечно наша Италия

Понимала уже тогда, но лишь сейчас могу признаться - хотя бы себе самой. Я пошла с Кастом, именно с ним, мне совсем незнакомым, потому что знала — потомок жрецов не приносит жертву на тайном алтаре. Ни он, ни Ганник — не слуги Тухулки. С ними — даже с Ганником — мне будет спокойнее.

А как же Крикс? А как же мой Эномай?

Оставалось одно — забыть, не думать. Ты же хотела воевать с Римом, Папия Муцила? С проклятым Римом, с ненавистным Римом?

Вот он, твой Рим! Сулланец Септимий Кос, враг твоей Италии. Твой враг!

Приказы не обсуждаются. Но и выполнить их не всегда удается, во всяком случае, полностью.

— Ну наворотила братва! Почитай, в самой Капуе видно. Как думаешь, госпожа Папия?

— Поздно думать, Аякс!

Горит, горит дом с белыми колоннами, и сараи горят, и конюшня. Лошадкам еще повезло — успели вывести бедных. И коров с быками спасли — пожалели.

Людям повезло меньше. Трупы у крыльца, и в атриуме трупы, и даже в нетопленой, холодной бане. Не римские трупы — рабские. Кто же мог ожидать, что сами же невольники станут стеной за проклятого сулланца? Не все, конечно, не больше дюжины. Теперь они уже далеко — у переправы, той, где Харон души по назначению направляет.

А вокруг — толпа, в цепях разбитых, со следами колодок. Кого из эргастула выпустили, кто в сараях душных заперт был. Эти за хозяев заступаться не станут!

Септимия Коса живым взяли. И его, и жену, и дочерей. Вот они, полуголые, босые, в одних туниках. Если бы не стража наша — уже бы, поди, разорвали!

— Отдайте нам! Нам! Отдайте!.. Натерпелись от волков! Отдайте!

Вот и суд. Скорый — и, конечно, справедливый.

— Хозяина на крест! Девок простелить! Хозяйке кол вогнать по самые... Будут знать будут, будут!.. Отдайте!!!

Каст — и тот растерялся. Виду не подает, но молчит, словно ждет чего-то. Оглядывается, бороду темную щиплет.

Поглядела я на Аякса — отвернулся одноглазый, плечом еле заметно дернул. Приказы, мол, не обсуждаются, госпожа Папия, сама знаешь. Сама знаешь, но...

Толпа все ближе обступает, ребят наших теснит. Оттолкнули того, что с краю, чья-то ручища вперед рванулась. Закричала жена врага Италии Септимия Коса, за плечо схваченная. За плечо, за волосы... Дернулся к ней враг Италии Септимий Кос, согнулся в поясе, древком копья ударенный. И стало мне ясно...

Может, хоть девчонок спасем?

Кто сказал? Неужели Каст?

И стало мне ясно. Все ясно! Сказавши «алеф», следует говорить «бейта». Почудилась мне сквозь близкое пламя черная узкая тень — тень Учителя.

Девчонок? Поглядела я на них, на дочерей врага Италии, от ужаса серых, покачала головой. Зря вы себе головы о косяк дверной не разбили, римлянки! А теперь поздно уже.

Шагнула вперед.

— Именем Италии!..

— А может, уйдем, госпожа Папия? Ну его, смотреть на такое! Нагляделся уже... — А ты не смотри, Аякс.

И снова вокруг ночной, сонный лес, только нестойкая эта тишина. Тихо ступаем — громко дышим. Дышим, посмеиваемся даже. Почему бы не посмеяться — победа. Пусть маленькая пока, неприметная, как зарево далекого пожара. Приказ выполнен.

Впереди — проводник (первый на жену Коса накинулся!), за ним — мы с Кастом (так и промолчал чернобородый, ни слова не вымолвил), чуть сзади — мой Аякс.

...Он-то и дышит тяжко, за всех троих. Вот только не смеется.

Тихо, тихо вокруг. Жаль, сквозь кроны звезд не увидать, поглядела бы сейчас, самое время.

«И видел Я зло под солнцем», — сказал как-то Учитель. И видела я зло под звездами, Учитель.

— Я пойду к Спартаку сейчас же, как вернемся! Пойду — и пусть тебя судят, Папия Муцила. Ты не имела права…

— Иди, Каст. Пусть судят.

— Мы — не звери, не разбойники. Мы — бойцы Италии — не имеем права убивать. То есть убивать так... То есть…

— Угу.

Белый рассвет над лесом, белые виллы на склоне привычный уже запах пыли, знакомый скрип двери. Хорошо, если мой бог дома...

Дома! Спит мой бог, покрывало с ложа сбросив. Поглядела на него, улыбнулась. Бог есть, Эномай! Странно правда?

Бесшумно подняла тяжелый кувшин, плеснула в мраморный лутерий — с резьбой узорной, от прежнего хозяина остался. Мыться! Это — тоже от прежнего хозяина только от другого совсем. Мыться! Запах пыли, запах пота запах... Нет, не думать — мыться! Скрести кожу пемзой! Сдирать!

...Почему? Почему мне никого не бьшо жалко? Ребятам нашим жалко, Аяксу, Касту даже. Упрекал потом, судом грозил. Мы женщин и детей не убиваем, разве так можно?

Мыться!

А как — можно? Так, как мою семью, — можно? Мать, сестру, меня? Этот Септимий Кос не из мальчишек, поди, еще под Беневентом воевал!..

Мыться!

Мы умеем лгать — прежде всего самим себе. Учитель объяснил, что не ложь это даже. Правды — «правды вообще» — нет, вот и объясняем мы самим себе, причину разыскиваем, а найти порой и не можем. Тогда, у резного лугерия, кожу пемзой обдирая, я все о семье вспоминала, о хозяине проклятом. Кто упрекнет, кто посмеет? Погорячился Каст насчет суда, никуда не пойдет он, никому не скажем. А для остальных я теперь чуть ли не героиня. Нелегко убивать, нелегко смотреть на такое, особенно если впервые.

Они не решились — я решилась.

Решилась — да вот только не из мести, просто поняла. Про месть я завтра скажу, если спросят, напомню. Цель войны — не месть, не добыча, не свобода и даже не наша Италия...

— Папия?

— Погоди, Эномай, волосы вытру.

Мой бог рядом, совсем рядом, его руки — стальным мягким обручем, его губы...

— Знаешь, Папия, думал тебя подождать, волновался. А пришел, упал на ложе... Мы ночью к Капуе этой проклятой ходили, не ходили даже — бегали.

— Ну и молодец! Да погоди ты, погоди... Вот воду расплескал!..

В такой миг ни о чем не думается — обычно. Только когда это бывает — «обычно»?

— Погоди, любимый, погоди... Я, наверно, сумасшедшая, Эномай.

— Или богиня. Или красивая храбрая девчонка, по которой я дико соскучился и которую я сейчас уроню на ложе. А что потом будет, у-у! Догадываешься?