Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)

— Как это так? — похоже, что это открытие для мастерового стало почище открытия Америки Христофором Колумбом. — Как же так, Иван Петрович? Ведь кабаки-то царёвы… Нешто государь Павел Петрович народу худого желает?

Кулибин плюнул на пол и отвернулся. Почти этими же самыми словами содержатель кабака Пафнушка Кучерявый оправдывал постройку своего заведения прямо напротив входа на Сестрорецкий оружейный завод. Важное казённое предприятие недавно обнесли высоким каменным забором, и вот точно у ворот, стоит только улицу перейти… Многие так и делали в Высочайше утверждённый обеденный перерыв, а кое-кто и с утра заходил поправить здоровье после вчерашнего. И вечером туда же.

Иван Петрович боролся с напастью по мере сил, сначала увещеваниями и штрафами, а потом, пересилив добродушный и мягкий от рождения характер, перешёл к рукоприкладству. Так продолжалось до вчерашнего дня, когда на свою беду приехал из Петербурга академик и барон Товий Егорович Ловиц.

Педантичный и требовательный немец при посещении мастерской по нарезке винтовочных стволов сделал замечание едва стоявшему на ногах работнику, а в ответ получил удар ножом в сердце. Вызванный лекарь только развёл руками и покачал головой — от смерти лекарства ещё не придуманы.

Теперь этот самый Фёдор, закованный в железа, хлопал глазами в ожидании грядущего наказания. Каторга в Сибири или на постройке телеграфа его не пугали — всяко не тяжелее работы на заводе, а вот неизвестность и обещанный лейтенантом государственной безопасности сюрприз вызывали слабость в коленях и стук зубов. О новой «Тайной канцелярии» ходили жуткие слухи…

Стук в дверь. Кто это может быть? Свои вроде как приучены заходить без предупреждения, а чужих просто не пропустит бдительная охрана, оберегающая механика пуще глазу. Впрочем, многим ли она помогла покойному Товию Егоровичу?

— Войдите.

— Разрешите, ваше сиятельство? — на пороге лейтенант Зубрилин, переведённый в МГБ из гвардейских сержантов с повышением в чине. — Иван Петрович, получен приказ из Петербурга об объявлении синей тревоги.

— Так объявляйте, я здесь причём? — удивился Кулибин, не слишком интересующийся армейскими сигналами и прочей терминологией.

— Вы, как высшее должностное лицо, обязаны присутствовать.

— И никак нельзя обойтись?

— Приказ государя, ваше сиятельство. Дабы избежать могущих произойти злоупотреблений властью, — кажется, лейтенант по памяти процитировал присланную инструкцию. — Извольте пройти, Иван Петрович.

— А этого? — небрежный кивок в сторону скованного мастерового.

— Его с собой для очной ставки.

Идти недалеко, всего лишь перейти дорогу до оцепленного солдатами кабака, у крылечка которого в луже крови валяются несколько человек.

— Пытались сопротивляться и вырваться с боем, — пояснил Зубрилин на вопросительный взгляд Кулибина. — Взяли живьём, хотя такого приказа не поступало. Не переживайте, Иван Петрович, эту ошибку никогда не поздно исправить.

Да, вроде бы шевелятся. Вот один чуть приподнял голову, что-то процедил разбитым ртом, и вновь упал вниз лицом, получив прикладом по затылку.

— Сурово, — заметил механик.

— Служба такая, — пожал плечами лейтенант, и сделал приглашающий жест. — Пройдёмте внутрь?

В кабаке чадно и сумрачно. Единственным светлым пятном выделяется белое как мел лицо кабатчика, распростёртого на полу и удерживаемого приставленным к груди штыком.

— Поднимите.

Бедолагу взяли под руки и бросили на грязную лавку, но он тут же сделал попытку сползти с неё и встать на колени:

— Не погуби, ваше благородие!

— Я похож на губителя? — лейтенант скривил губы. — Не заговаривайтесь, любезный!

— Заблудшая овца! — вмешался неизвестно откуда появившийся худощавый полностью седой священник. — Он думает, господин лейтенант, что дело погубления его души находится в чужих руках, забывая, что Господь дал нам свободу воли и поступков.

— Отче?

— Называйте меня отцом Серафимом, — батюшка щёлкнул каблуками невидимых под рясой сапог. — Чрезвычайная комиссия при Священном Синоде. Приступим к допросу, господа?

— Пожалуй, — согласился Зубрилин, обрадовавшийся столь солидному подкреплению. — Но сначала бы хотелось провести кое-какие следственные действия.

— Хорошее дело, — кивнул святой отец и поставил на стол небольшой кожаный сундучок. — Сержант… да, ты… соблаговоли подать водки.

— Нашли время, — возмутился не одобряющий пьянство Кулибин.

— Мы разве для внутреннего потребления? — усмехнулся батюшка, разглядывая на свет принесённый полуштоф. — Господин лейтенант, вы будете записывать?

— Непременно.

— Тогда пишите… Внешний осмотр показал мутную жидкость с осадком неизвестного происхождения, с характерным запахом сивухи, крепостью… — извлечённая из сундучка стеклянная трубочка, по виду похожая на поплавок для рыбной ловли, упала в бутылку. — Крепостью недостающей до требуемой на треть. Чем разбавлял, сука?

Пафнутий побледнел ещё больше, хотя это казалось невозможным, и захныкал:

— Не погуби…

— Отвечать прямо и точно!

— Я не знаю…

— Сержант? — приклад винтовки прилетел кабатчику в живот, а батюшка поморщился. — Да не это имелось ввиду. Ну уж ладно, что теперь… повтори и продолжим.

Кулибин с беспокойством наблюдал за допросом. Умом-то он понимал, что виновные в гибели Товия Егоровича должны быть наказаны, но не одобрял методов. Ну расстреляйте вы человека, если дело того требует, а мучить зачем?

Отец Серафим почувствовал недовольство Ивана Петровича и покачал головой:

— Да, ваше сиятельство, наша задача не токмо ампутировать поражённую ядом конечность, но и отыскать змею, её уязвившую. Вы же видите — подозреваемый скрывает сообщников. А вот из каких побуждений, хотел бы я знать!

Лейтенант Зубрилин позволил себе усмехнуться:

— Что-то мне не верится в стойкость духа сего субъекта.

— Правильно, — кивнул батюшка. — Низменная натура, к коим порода торговцев вином принадлежит по умолчанию, не способна на сильные чувства. Значит, честь и заботу о сохранении жизни товарищей во внимание не принимаем. Что остаётся?

— Жадность?

— Нет, господин лейтенант, о ней и речи не ведём. Да, порой и жадность играет кое-какую роль, но не в данном случае. Согласитесь, говорить о ней перед обязательной конфискацией имущества как-то… хм… Из сильных чувств остаётся только страх. Ведь правда, любезный господин Кучерявый?

— Меня убьют, — еле слышно прошептал кабатчик.

— Ага, заговорил! Ну-с, продолжайте, мы внимательно слушаем.

— И записываем, — дополнил Зубрилин.

Пафнутий долго собирался с мыслями, бросая опасливые взгляды на приклад сержантской винтовки, и, наконец, заговорил. И по его словам выходило, что он вообще ни в чём не виноват, и водку вовсе не разбавлял, а даже наоборот, старался придать ей соответствующую крепость настаиванием на табаке и курином помёте. А что оставалось делать, если с винокуренного завода поставлялась такая, на которую и не взглянешь без слёз? Одни названия, данные народом сему продукту, говорят сами за себя: сильвупле, французская четырнадцатого класса, подвздошная, крякун, чем я тебя огорчила, говнище, чистоты не спрашивай, сиволдай… Но хуже всех — полугар, поставляемый с примесями мыла и медной окиси.