Игорь Николаев - 1919

Тихое «ффф-ух!» прошелестело над ухом почти неслышно. И сразу же волна жара накрыла Беннетта, ощутимая даже сквозь кожаную защиту. Где-то позади орал Шейн, мешая проклятия и восторженные вопли. Мартин привстал, держа брандспойт наготове. Яркое, чадное пламя охватило капонир, залп был удачен, добрая его доля попала точно в амбразуру, теперь там кто-то страшно кричал на два или три голоса. Но дело еще не закончилось.

Мартин прицелился, не чувствуя ничего, кроме ненависти и желания отомстить. За тяжесть баллона, за тряску в десантном танке, за костюм-духовку и животный страх смерти. Жало огнемета исторгло новую порцию горючей жидкости, направленную прямо в амбразуру. «Плевок дьявола», так иногда называли огнеметный выстрел свои. Как называли его немцы, Мартин не знал, да и не стремился узнать. Рыжая вспышка полностью выжгла огневую точку изнутри, огонь вырывался из бойниц длинными багровыми языками, будто жадные щупальца. От жара стали рваться патроны — словно кто-то взрывал праздничные шутихи в огненной утробе капонира, ставшего раскаленной могилой.

— Лейтенант, чего мы ждем? — трагически вопрошал Эрвин Сьюсс. Майор видел, как англичане понемногу занимают район, и не понимал, почему Хейман медлит. С каждой упущенной минутой задача выбить врага неожиданной контратакой из разряда «почти невозможно» приближалась к «чистое самоубийство».

— Мой стрелок должен убрать бронекорректировщика, — сквозь зубы ответил Фридрих, не отрываясь от бинокля. «Рено» с антенной все так же деловито карабкался через завалы, огибая воронки и крупные обломки, Роша не было видно, и по танку определенно не стреляли. — Если у томми будет артиллерийская поддержка, нам проще сразу сдаться… или дезертировать.

— Там может быть уйма других наблюдателей, — срывающимся голосом возразил майор.

— Может быть, — согласился Хейман. Он наконец отложил бинокль и потер лицо. Едкий пот затекал в глаза, стереть его не было никакой возможности — к прежней грязи лишь добавлялась новая.

«Все бы отдал за чистый носовой платок», — подумал он.

— Но этот самый опасный, — закончил Фридрих. — Обычного корректировщика могут убить, ему приходится прятаться, потому плохо видит, радиостанция тяжелая и часто ломается. А у «железного гроба» мощный телеграф, достает километров на пятьдесят, и он прикрыт броней. И сидит там не лопух с ускоренных курсов… Смотрите, как грамотно ездит. Если он останется, то сразу вызовет огонь, и наша атака захлебнется.

— Боже мой… боже мой… — Сьюсса начала колотить нервная дрожь. — Надо же что-то делать, надо что-то делать!

— Успокойтесь, господин майор, — проскрипел сквозь зубы Хейман. Пот будто выжигал глаза кислотой, грязь пропитала одежду, и все тело словно вымазали липкой слизью, страшно ныли ноги, боль стянула стопы раскаленными подковами. — Все будет хорошо, Рош подобьет танк, мы вышибем англичан обратно, а там и подкрепление подойдет.

Он вновь поднял бинокль, краем глаза заметив выражение почти детской надежды на лице Сьюсса. Фридрих стиснул зубы, чтобы не выдать собственных чувств, не показать, насколько он сам не уверен в своих словах. Если сейчас неопытный майор сорвется, он начнет командовать сам, и тогда действительно останется только погибнуть или сдаться…

«Франциск, ну что же ты медлишь?..»

— Обожаю французов!

Измазанный грязью и сажей, со своей рыжей щетиной Галлоуэй был похож на страшного человека-ежа. Оскалив зубы и вращая глазами, он коротко докладывал лейтенанту об успехах.

— Жлобы! До сих пор суют в снаряды черный порох! Но все польза — дым хорошо виден, легко потом доводить ствол. Первым сбили «Туфу» прицел, а второй положили точно в амбразуру. Потом домолотили для верности, два или три раза. И гранатами, чтобы уж точно и без всяких там.

— Потери? — отрывисто спросил лейтенант.

— Джексон сорвал спину, пока держал пушку. Ссадины, ушибы, больше ничего.

— Славно, — так же коротко резюмировал Дрегер. — Весьма славно. Посыльного к майору Натану, передайте, что здесь мы почти все…

Слово «сделали» Уильям не сказал, а подумал. Точнее, машинально додумал, уже лежа на земле, в яме, формой удивительно и неприятно напоминавшей неглубокую могилу. Его бросил туда очень близкий разрыв крупнокалиберного снаряда, чертовски близкий разрыв чертовски большого «чемодана».

— Что это?.. — спросил Сьюсс, с которого можно было писать картину истинного христианина, узревшего второе пришествие.

Хейман улыбнулся, точнее, попытался. Мышцы лица, сведенные напряжением, плохо слушались, сокращаясь, как резиновые, поэтому вместо улыбки получился страшный оскал. Даже без бинокля лейтенант видел, что на позиции укрепленного пункта обрушился град артобстрела и снаряды летят отнюдь не с вражеской стороны. По совести говоря, обстрел был жидковат, но, учитывая ситуацию, Фридрих хорошо понимал благоговение майора. Случайность ли это, или кто-то решил поддержать пехоту, идущую на верную смерть, но кто-то или что-то дало им небольшой шанс, который следовало хватать и не выпускать. И черт с ними — и с радиотанком, и с нерасторопным Рошем. Время не ждало.

— Это чудо, Эрвин, — произнес лейтенант, доставая ракетницу. — Это настоящее чудо.

Боли не было. Было очень странное ощущение, словно его, Анри Годэ, поместили в огромный колокол и хорошенько ударили по этому сосуду гигантским молотом. Каждая клеточка тела дрожала, мелкие частые судороги сводили руки и ноги. На грудь будто положили тяжелый камень, выдавливающий из легких последние капли воздуха.

Судья тяжело, со всхлипом вздохнул, вдыхая бензин и масло, точнее, так ему показалось в первый момент. Если где-то в мире и оставался чистый, пригодный для дыхания воздух, то в подбитом танке его точно не было. Еще один рыдающий вдох, рвущий горло, и еще. Годэ с трудом перевел дух, качнул головой, раскалывающейся от боли. В глазах двоилось, он знал, что лежит где-то на полу танка, сброшенный при взрыве, но не мог понять — где именно и в каком положении. Анри вслепую махнул рукой, стараясь нащупать хоть какой-то ориентир, пальцы потеряли чувствительность, ощущая все будто через толстую перчатку. Понемногу чувства приходили в норму, только слух подводил — рядом что-то капало, как вода из плохо закрученного крана. Каждый стук воображаемой капли бил по больной голове Годэ, как маленький острый молоточек.

Судья лежал в позе эмбриона у левого борта танка, то ли упал сам, то ли сбросило ударом. Правый глаз заплыл огромным и твердым желваком — в момент разрыва француз смотрел в перископ и как следует получил окуляром.

«Кто же нас достал?» — подумал Анри. Даже такая простая мысль потребовала серьезных усилий, отозвавшихся рвотным спазмом. С трудом подавив его, Годэ попытался встать. Для начала ему удалось подняться на четвереньки, но непослушные руки разъехались на скользкому полу, залитом какой-то жидкостью, и Анри свалился обратно, крепко приложившись больным глазом о педаль. Окружающая темнота взорвалась радугой ослепительно-ярких цветов.