Дмитрий Бондарь - О Тех, Кто Всегда Рядом!

Узнав, что совсем недавно я лишился единственного родственника и опекуна — деда, он сжимает мое плечо:

— Ничего, Одон, ничего.

Я и сам знаю, что ничего. Но с удивлением понимаю, что большинство моих печалей и радостей близки обитателю этого мира.

Конь взбирается на гору и мы оказываемся на самой высокой точке дороги: вокруг виднеются синеватые пики далеких вершин, сзади уже неслышно плещется море, дорога, прямая, как стрела, исчезает впереди в опустившемся в низину тумане.

— Недолго осталось, — предупреждает Иштван. — Проголодаться не успеем. Здесь под горку теперь всегда. Я, пожалуй, пройдусь ногами.

Он соскальзывает с крупа Коня и почувствовавший облегчение «рысак» начинает живее перебирать ногами. Иштван закидывает лук за спину, а свои кривые стрелы так и тащит, зажав в кулаке.

Над головой летают чайки, какая-то крылатая мелочь — жизнь кипит.

Долина, отгороженная от моря высокой скальной грядой, приближается, в тумане проступают краски. Видно, как дорога теряется в темном лесу. Жутковато выглядит отсюда, и, кажется, его никак не миновать.

— Большой лес? — мне почему-то становится не по себе, как только представлю себя в этом лесу.

— Лес-то? — привычно переспрашивает Иштван. — Не, не особенно. Прежде, говорят, большой был, а лет сорок назад, когда город воевал с князем, его сожгли весь почти. Осталась полоса глубиной в пол-лиги. Раньше, старые люди рассказывают, это настоящая чаща была. Там даже существа водились всякие… опасные.

— Всякие? — мне вспоминаются единственные опасные существа.

— Ну, знаешь, эти русалки, лешие, сколопендры бледные… Нечисть всякая.

Странно — слова вроде бы знакомые, но я понятия не имею, что они означают. Наверное, наши добрейшие Анку эту нечисть повывели?

— Бывало, что и люди частенько пропадали, — продолжает болтать языком Иштван. — Тогда на маяке еще мой прадед заправлял. Так он только с городскими караванами отваживался маяк покидать. Одному тогда через лес идти — лучше на ближайшем суку повеситься. А когда война началась, то и не посмотрели на страхи. Князь нанял каких-то диких горцев, те лес-то и сожгли. Это он издалека выглядит темным да страшным, а когда войдем — сам увидишь. Пока от дерева до дерева идешь — устать можно. А тебе чего в городе нужно?

От неожиданного вопроса я теряюсь. В самом деле — что мне в городе нужно? Посмотреть на людей, которые не понимают, от чего избавлены? Купить какую-нибудь местную диковину на память? И вдруг в голову приходит простая мысль: серебро! Здесь нет Анку, нет Туату — значит, серебра должно быть довольно!

Достаю из пояса золотую монету, показываю ее спутнику:

— Скажи мне, сколько это здесь стоит?

Он останавливается, замирает на месте, заворожено глядит на маленький кругляш.

Мне приходится остановить Коня и повернуться в седле.

— Иштван?

— А?

— Ты чего остолбенел?

— Это золото?

— Ну да.

— Высокая госпожа всех одаривает золотом?

— Не знаю, — отвечаю честно. — Мне пока только обещает. А это — мое золото. Оно здесь чего-то стоит?

Парень начинает задумчиво поглаживать свой лук, его глаза быстро пробегают по мне, по коню, по окрестностям. Мне начинает казаться, что он задумал недоброе.

Видимо, он успевает принять какое-то решение, потому что расслабляется, вытирает рукавом нос, чешет пятерней в затылке и решается ответить:

— Больше никому не показывай. Это я такой добрый. Иной бы уже проткнул тебя насквозь. Но я еще и умный. Думаю, что если буду тебе полезным, ты сможешь быть благодарным?

Парень и в самом деле не дурак. Хотя, признаться, поначалу я и не думал что-то ему платить.

— Посмотрим, — я пихаю Коня пятками и он потихоньку начинает перебирать ногами. — Так что там с ценой?

— Дорого. Примерно десяток вот таких скакунов, — он хлопает лошака ладонью по крупу, — можно взять даже не сбивая цену.

Я смотрю на спутанную гриву между ушей «скакуна» и объявленная ценность не вызывает у меня приступа радости. Я бы и за сотню таких колченогих уродцев не дал десяти оловяшек. Разве что на мясо использовать?

— А вот это? — достаю оловяшку и показываю ее Иштвану.

— Что это? Дай-ка?

Он подносит монетку к самому носу, потом прикусывает ее, вертит перед глазами.

— Не знаю. Не видел такого никогда. Мусор какой-то. У нас серебро в ходу. Ну и медь, само собой. У меня, правда, и нет ничего. Но зато пара серебряных монет у папаши имеется — ему жалованье за службу положено от купеческой Лиги. А вот золото… — последнее слово он произносит с придыханием; так начинала говорить Марфа, когда наши губы оказывались в опасной близости. — Я и видел-то его всего однажды. Нет, уже дважды. Если высокая госпожа будет так же добра ко мне, то еще и увижу и потрогаю!

До самого леса мы обсуждаем тонкости здешней коммерции. И я впервые радуюсь, что попал в это странное место! Если Иштван не врет, то по фунту серебра за каждый золотой я получу. Или целый воз меди. Но мне медь нужна не больше прошлогоднего ветра.

Лес действительно оказывается редким — стволы деревьев торчат далеко друг от друга и редко года высокие кроны соприкасаются между собой. К тому же часто встречаются поляны с горелыми пеньками — видимо, кто-то продолжает прореживать растительность. Туман совершенно испарился и теперь это редколесье просматривается насквозь.

И хотя выглядит это все безобидно, но наш разговор как-то сам собой утихает, мы замедляем шаг и озираемся вокруг, будто ждем какой-то опасности.

Но ничего не происходит — даже местная живность не показывается. Дятлы, если они есть, бездельничают и кукушки молчат. Никаких белок, мышей и прочих куниц не видно. Пахнет мокрым деревом, землей и грибами.

Лес становится все реже и реже и вскоре кончается, уступает место огромной, поросшей высокой травой, пустоши. Здесь гуляет легкий ветер, разносит вокруг пыльцу с полевых цветов. Трава под его порывами стелется упругой зеленой волной — такой красоты я еще ни разу не видел.

Иштван, шагает гораздо бодрее, начинает что-то насвистывать. Конь хлещет меня по ногам своим хвостом — отгоняет мух.

— Долго еще?

— Да вон уже, — Иштван вытягивает руку вперед.

Я пока что ничего не вижу.

— Стены, — добавляет он.

Действительно, впереди едва различимо в поднимающемся вверх теплом мареве, виднеются серые стены.

— Устал я брести, — Жалуется спутник.

Он протягивает мне руку и, опершись на подставленную мою, ловко запрыгивает на круп лошади.

Через час мы подъезжаем к городу.

Снаружи ничего особенного, если не считать, что в воротах нет вообще никого — ни стражи, ни мытарей, ни привычных мне Анку. Телеги въезжают и выезжают без всякого порядка. Носятся собаки, иногда устраивая между собой короткую грызню за дохлую крысу или что-то столь же интересное.