Джон Кристофер - Смерть травы. Долгая зима. У края бездны

Темное время суток они провели в забытьи, однако и следующий день приветствовал их тем же холодом и ненастьем. Дождь на какое–то время перестал, но не вызывало сомнений, что он вот–вот возобновится.

Ближе к вечеру к ним притащился Малливант. Во время одного из завершающих походов спасательная партия видела его вблизи родных развалин — он стоял повесив голову над свежевырытыми могилами. Миллер крикнул ему, чтобы он не дурил и присоединялся к ним, однако Малливант лишь покачал головой и отвернулся. Теперь он стоял перед ними, исхудавший и вымокший до нитки; он был не расположен говорить, однако от пищи не отказался и перед наступлением третьей в череде безнадежно промозглых ночей покорно улегся вместе со всеми.

Утро люди встретили со сведенными конечностями, озябшие и удрученные; у Гарри и у Менди вдобавок подскочила температура. Зато ветер как будто начал униматься, среди облаков наметились просветы. Наконец–то удалось развести огонь и разогреть на нем консервированные сосиски и фасоль. Больные получили кодеин, здоровые принялись за дело, стремясь хоть как–то наладить быт. Теперь работа спорилась лучше, шла осмысленнее, чем сразу после землетрясения, словно ливень и прочие невзгоды смыли отметины, оставленные катастрофой.

Метью заметил, что приказы Миллера воспринимаются отныне с большей охотой. Сперва оставшиеся в живых прибились друг к другу, ища помощи и утешения, однако все затмевало чувство отчаяния. Теперь же брезжило нечто иное — возможно, в их душах зарождалась надежда.

Возобновив поиски скарба и снеди, они нашли склад, о котором говорил Миллер, и перевозили консервы в свой лагерь, навьючивая на Паутинку тяжелые корзины. Многое было безнадежно испорчено под обвалившимися стенами, однако и оставшегося хватило бы за глаза на всю зиму и на часть следующего года. Здесь же обнаружили несколько рулонов брезента в неплохом состоянии, размером двенадцать на восемь футов. Брезент пошел на две общие палатки: одна предназначалась для трапезы, вторая — для остальных нужд. Теперь к установке палаток подошли с большей вдумчивостью, чем прежде, и позаботились о том, чтобы на новом месте они были защищены от северо–восточного ветра.

Метью чувствовал немалый соблазн предаться мечтам о том, как отсюда начнется отсчет новой истории, как здесь появится в свое время здание совета, дворец, возможно, капище неведомых богов; впрочем, вероятность подобного развития событий была невелика. Пусть они находились теперь не на острове, он все равно сомневался, что сюда завернут тропы мировой торговли. Да и отвлекаясь от мирового масштаба, приходилось признать, что города обыкновенно строятся в более удобных местах.

Рядом с общими палатками выросли шатры поменьше, отдельные, размещение по которым отражало сложившиеся или недавно переиначенные человеческие связи. Лидирующее положение Миллера никем не оспаривалось, и следствием этого стала недосягаемость Ирен для остальных мужчин. Она не позволяла Миллеру никаких вольностей и спала в одной палатке с Хильдой, однако свой особый статус воспринимала как само собой разумеющееся. На Хильду зарились одновременно Де–Порто, Гарри и Энди — первый проявлял наибольшее усердие, однако на успех, согласно наблюдениям Метью, мог скорее рассчитывать последний. Он все еще мучился с ногой, и Хильда посвящала большую часть времени уходу за ним. Кроме того, как Де–Порто, так и Гарри прибегали для удовлетворения мужского нетерпения к услугам Ширли. Де–Порто не делал из этого тайны, Гарри же был склонен к скрытности, однако занятия обоих ни для кого не были секретом. Для этих целей они, пренебрегая палаткой, которую Ширли делила с мамашей Латрон и Менди, уводили девушку на скалы. Она была как будто довольна такой участью, ибо ее натура не требовала большего.

Община тем временем разрасталась. На птичьем дворе прибавилось кур: теперь их набралось полтора десятка, кроме того — и это воспринималось как благословение свыше — среди них расхаживали двое петухов. Один петушок не вышел статью и отличался вялостью, зато второй обслуживал гарем с неуемной прытью. Две несушки, ко всеобщему восторгу, уже высиживали яйца. Гора консервов, служивших основной пищей, могла лишь убывать, зато цыплята — пока еще крохотные эмбрионы, созревающие внутри нагретых яиц, — были залогом надежного будущего.

Они позволили себе даже пирушку, во время которой побаловались баночным пивом, щедро предоставленным Миллером. Им попалось несколько упаковок пива; банки были большей частью помятые, но почти ни одна не прохудилась, и, придя в благодушное расположение, владыка наделил ими своих подданных. (У него набралось также несколько целых бутылок кое с чем покрепче, но за них он держался цепко.) Посреди шума и радостной неразберихи, воцарившихся на пирушке, Хильда ненароком отвлеклась — и увидела незнакомца. Она оповестила об этом остальных, и все повернули головы туда, куда девушка указывала пальцем.

Сперва Метью показалось, что перед ними снова предстал все тот же безумец, которого они ни разу не видели после дождливых дней. Но нет, этот был молод, высок, рыжеволос. Ему, как видно, пришлось очень несладко — хуже, чем им. Он страшно исхудал, покрылся коростой грязи, одежда свисала с него клочьями. Новенькому дали место у костра и предложили рагу. Он жадно набросился на еду, но вскоре сумел удовлетворить не только свой голод, но и всеобщее любопытство.

Он был даже не с Гернси, а с острова Сарк. Звали его Ле–Перре. После катастрофы скитался, безуспешно пытаясь разыскать выживших, затем впал в состояние оцепенения, питая смутную надежду на помощь со стороны. Однако прошлым утром, проснувшись, он с небывалой ясностью осознал, что ничего подобного не произойдет. Кроме него, никто из нескольких сотен обитателей Сарка не выжил. Разум подсказывал, что на соседнем острове с несравненно большим населением шансы на успех лучше. Море пропало; ничто не мешало преодолеть девять миль, отделяющие Сарк от Гернси.

По пути Ле–Перре завернул на крохотные островки Джету и Херм. Оттуда он разглядел, пользуясь послеполуденным солнышком, опустошенный восточный берег Гернси, страшные шрамы, зияющие на месте Сент–Питер–Порта и Сент–Семпсона. Это зрелище, превзошедшее масштабами все, что ему пришлось наблюдать на других островах, повергло его в уныние. Он переночевал на Херме и лишь сегодня, ближе к полудню, решился пересечь «пролив» шириной в три мили между Хермом и Гернси. Ле–Перре поднялся по зловонной россыпи дробленого камня, в которую превратилась местная столица, и выбрался на южное плато, уже ни на что не надеясь. И вот здесь, оплакивая свою участь единственного оставшегося в живых человека, он заслышал голоса и, отказываясь верить собственным ушам, заковылял на шум.