Юрий Салов - Не последний волшебник

Они приветствовали друг друга классическим жестом — взмахом руки.

— Все в порядке? — Сушков покосился на трупы в прихожей.

— Все проблемы решены. — Дмитрий спрятал оружие в кобуру.

— Все‑таки достали, черти… — сокрушенно смотрел в пол Владислав Юрьевич, затем переведя взгляд на убитого Романа, лежавшего, раскинув руки, на паркете.

— Мы всех достали. — спокойно ответил Абельсон.

— Переводчика тоже? — Сергей окинул взглядом помещение, что‑то прикидывая в уме.

— Да нет, переводчика здесь нет. Но мы его найдем без проблем. — гость покосился на трупы охранников у своих ног.

Сон пришел неожиданно, как и другие подобные сны. Антон уже научился предчувствовать — это был странный сон, который хотелось понять и смысл которого не давался, как Антон потом ни мучился, пытаясь соотнести его с реальным течением жизни.

Он увидел Надю.

Она уселась в вагоне электрички напротив него. Ее фигура была в сиреневой курточке, из‑за которой была видна синеватая кофточка. Кожаная миниюбка удивила Антона — он никогда не видел такой на ней. Ноги Надежды утопали в сапожках, а небрежно надетый берет был ей великоват.

Она листала какую‑то старинную книгу, страницы которой были все испещрены непонятными знаками. Антон не мог уследить за ними, и знаки таяли, исчезали, унося с собой тайное знание, отчего ему хотелось плакать и звать кого‑то.

Антон прищурился, словно пытаясь разглядеть Надежду детально и улыбаясь, спросил:

— Ты меня знаешь?

— Первый раз вижу. Ты что, следишь за мной? — раздался знакомый и такой приятный голос.

— Я первый сел в этот поезд. Я еду к маме.

— А я не видела, как ты сел. И это я еду к твоей маме.

— С какой стати?

— Она болеет.

— Она никогда не болеет. Я сразу бы узнал об этом.

— Это в той жизни. А в этой она болеет. Ей очень одиноко в своем городе Фрязино. А у тебя все время нет возможности ее навестить.

— А что я сейчас делаю по твоему? Нет, ты меня знаешь. Ты меня знаешь. — утверждающе произнес он.

— Я даже не помню того времени, когда бы я тебя не знала. — сбросила маску отчуждения Надежда.

— Ринат! Это все Ринат! У него получилось! Это он загадал, чтобы все вернулось! — у Антона перехватило дыхание — от нежности, волнения и других, более глубоких чувств.

— Он все не так загадал.

— Не, так это все неважно. Что ты читаешь?

— Ты знаешь.

— Нет. — Когда Антон присморелся, то оказалось, что он не ошибся. Действительно, в пакете находилась книга. Но какая! Старинная, в черном–пречерном переплете из настоящей кожи, местами потрескавшейся и изъеденной какими‑то жуками. А через трещины и дырки проглядывали потемневшие от времени дощечки, на которые была наклеена кожа. В дощечках тоже какие‑то жуки или червяки прорыли извилистые ходы.

Ни названия, ни фамилии автора, ни каких‑либо украшений на переплете. Тогда он подумал, что название может быть где‑то внутри написано, и перелистнул страницу. Рунические письмена. Какие‑то нечитаемые…

— Ты знаешь, знаешь. — повторяла она.

— Да нет же, нет.

— Ты знаешь… ты… тебе надо прочесть…ты должен прочесть…

— Надо? — удивился Антон.

— Да.

— Это девятка?

— Ты знаешь… — она монотонно повторяла одну и ту же фразу.

— Девятка. — он зацепил взглядом один значок в книге.

— Ты знаешь… знаешь…, — долетел сожалеющий шепот спутницы.

— Эй, молодой! Вставай, приехали, уже Фрязино! — кто‑то теребил его за плечо, пробуждение вышло весьма некстати и не особенно приятным. За окном на перроне слышались голоса прибывших пассажиров.

— Девятка… — шептал он, еще не отойдя от сна.

— А то обратно уедешь… — бросила проходившая мимо бабка в пестром платке и неопрятной фуфайке, пахнущей нафталином и перевязанной на поясе.

Антон выскочил из электрички. Предстояло заехать к матери и передать ей часть аванса, полученного от Морозовского.

К микрорайону, где жила его мать, Антон решил пройти кратчайшим путем — через сквер и переулок. Времени хватало, и хотелось хоть минуту подышать природой.

Аллеи и скамейки сквера пустовали по причине холодного сентябрьского ветра, лишь служитель сквера подметал пятачок возле палатки напитков да спешили по делам редкие прохожие. Солнце слабо проглядывалось над крышами домов и вершинами деревьев, сквер был исполосован тенями и напоен ароматами осенних трав, хотя рядом, в сотне метров, текла асфальтовая река автомагистрали.

Свернув с аллеи к выходу из сквера, Антон наткнулся на поддатого работягу, красившего темно–зеленой краской бетонную стену забора.

— Еще одного принесло. — пробурча тот, обдав Аннтон мощным выхлопом перегара.

— Помешал что‑ли? — вежливо поинтересовался Антон, поправляя очки.

— Тут старикан один, до тебя интересовался тем же, так он не пожадничал. — в голосе работяги чувствовалась злость на то, что осталось еще до хрена работы и острое желание выпить.

— Какой старик?

— С палочкой такой. Чудной.

— С палочкой? — Антон вспомнил пожилого странноватого человека, шедшего за ним сегодня утром от дома до вокзала и вытащил из бумажника несколько сторублевок. — На, держи.

— Вполне. — повеселел работяга. — Короче, тут псих один черепушку нарисовал.

— Просто череп?

— Нет. Череп с лавровым венком. Ну с понтом якобы, что он чемпион. И надпись. Не по–русски, английскими буквами. — важно сообщил работяга.

— А что написано? — у Антона спонтанно пробудился интерес к этому событию.

— Я врать не буду. Мент один говорил — по латыни написано.

— А–а… — Антон расстегнул пуговицу на куртке, переваривая новую информацию.

Пришедшие прошли в гостиную. В камине весело потрескивал огонь — для сентября день был на редкость холодный. Абельсон и Сушков удобно устроились в креслах, а Дмитрий встал спиной к камину. Его серые глаза блестели от возбуждения. Сергей и Дмитрий усадили Морозовского на высокий стул и прикрутили руки к спинке.

— Ну вот, что это… Настоящие раритеты! Какая прелесть! — Лицо Абельсона засияло от восторга, когда он стал рассматривать предметы холодного оружия, висевшие на стене гостиной.

— Я думал, что вас давно уже нет. — с трудом выговорил прыгающими губами Морозовский.

— Благодаря стараниям спецслужб, мы почти исчезли в Европе. — кивнул приезжий равнодушно.

— На весь мир меня нехватило. — глаза Морозовского яростно сверкнули.

— Ну что же…

— Вы неистребимы, как упыри. Да… — глаза Морозовского плотно зажмурились, рот скривился в гримасе, затем смягчился. Пальцы левой руки сжались вокруг подлокотника. Когда Абельсон вновь взглянул на его лицо, то заметил, что веки сидящего поднялись, но из‑за склоненной головы он смотрел на его ноги.