Иван Слепцов - Изнаночные швы времени

– Мы пойдем смотреть? – заинтересовалась княгиня, просительно посмотрела на Олега и добавила: – Пожалуйста…

Олег нахмурился, но не возразил. Совершенно бесчеловечно было бы отказывать в просьбе великой княгине Владимирской, которая научилась говорить «пожалуйста». Он пожал плечами, и Феликс повернул ладью к берегу.

Скоро Анна Данииловна сидела на корточках среди брызг на одной из террас и ласково поглаживала небольшую березку, которая чудом там укоренилась. Потом крикнула Феликсу, который тоже сошел на берег и стоял внизу, у кромки воды:

– Как чудо такое зовется, боярин!

– Водопад.

– Во-до-пад, – произнесла она по слогам. Встала и повернулась: – Красивое слово.

Платье на ней намокло, и Олег отвернулся. Взгляд его упал на сидевшую у кормового настила Гостиславу, совершенно бледную. Она, не переставая, беспорядочно водила сложенными пальцами между лбом, грудью и плечами.

– Ты что?

– От духов открещиваюсь, боярин Олег Владимирович! Страшно мне! Что-то вот здесь, – она положила руку на левую грудь, – внутри прыгает, как будто вот-вот наружу выскочит.

Олег усмехнулся про себя: Феликс вот наверняка бы проверил, как прыгает это самое «что-то». А сам только успокаивающе погладил девушку по голове и подозвал Шурика – вместе они стали крепить поклажу к конструкциям ладьи.

– Впереди пороги, Слава, надо все привязать, чтобы не растерялось, – попутно объяснил он девушке это занятие. И отвлекая ее от страшных мыслей про духов, которые не иначе как прямо сейчас должны появиться из пещеры и высосать из всех жизнь, обстоятельно рассказывал ей, что такое пороги и какие бывают узлы, что вообще можно делать с веревками, сколько еще до Новгорода плыть и про сам город.

Он рассказывал про сторожевую башню Немецкого двора, сильно отличавшуюся от остальных новгородских построек, потому что сложена из розового ракушечника, когда грохнуло что-то страшное. Гостислава ойкнула и упала на дно ладьи, а Олег поднял голову и увидел молнию в виде буквы «Z», медленно, как в мультфильме, растворяющуюся в совершенно голубом небе. И одновременно – выбегающих из пещеры вооруженных людей.

В первую секунду Олег помянул Квиру недобрым словом, но сразу и понял: она не виновата, что они попали в засаду. Врагов видеть она не могла, потому что они прятались под землей. А тревогу подняла, только когда они вылезли из пещеры наружу.

Затем сильный удар – большим камнем, скорее всего сброшенным сверху, – и Олег упал на колени. Слух отключился, картинка происходящего вокруг стала немой.

Гостислава беззвучно визжала, закрыв ладонями глаза. Норман с неслышными ругательствами лихорадочно тянул из-под скамьи зацепившийся за что-то колчан. Шурик недоуменно разглядывал стрелу, которая попала ему в не защищенное кольчугой предплечье. Феликс на берегу взвешивал в руке метательный нож и широко раскрывал рот.

Скорее всего, он кричал княгине, чтобы она прыгала вниз, что он ее поймает. Но та как завороженная смотрела на ратника в добротной пластинчатой кольчуге, который с десятка шагов хладнокровно целился в нее из лука, и не двигалась.

Попасть, правда, он не смог. Брошенный Феликсом нож зацепил ему кисть, и стрела улетела в реку. Следом за ней отправился и сам лучник – второй бросок Феликса был удачнее. Норман стрелял, и такого Олег еще не видел. Обе половины его тела существовали будто бы отдельно. Приставными шагами он бросал себя вправо-влево, но при этом его торс держался, будто на олимпийском турнире. Стрелы его летели тоже как на соревновании. Олег удержал его в поле зрения не более двадцати секунд, и за это время увидел семь выстрелов. И только одна стрела ушла в «молоко».

Такой противник напугал нападавших, целились оно плохо, так как каждый своими глазами хотел видеть, не присматривается ли страшный стрелок именно к нему. Но засада – это засада, а десятикратный численный перевес – это десятикратный численный перевес, поэтому к пятнадцатой минуте боя Феликс был ранен, Шурик получил вторую стрелу, а Олега еще одна ударила точно в нагрудную пластину, отскочила и упала, упершись острием в борт, а оперением – в палубу. Он наступил на нее, и древко переломилось.

Пропавший после контузии слух к Олегу не возвращался, но треск тонкой деревянной палочки все же возник в мозгу. Там образовалось что-то вроде древнего магнитофонного воспроизведения другого звука – противного всхлипывания, с которым стрела входит в тело.

И оно, это всхлипывание, заставило Олега выпрыгнуть из ладьи и рвануться вверх к княгине, перепрыгивая с террасы на террасу. Сейчас он схватит ее и швырнет вниз Феликсу, а потом…

Когда Олег очнулся, небо над ним заслоняло полосатое красно-белое полотнище. «Парус… Плывем, значит… – подумал он. – Только… Не помню я такого паруса… Черт…» Потом попробовал привстать, но и полоски на парусине, и облака метнулись в сторону, а один из спаренных шпангоутов, державших мачту, выгнулся, как змея, подпрыгнул и ударил его в висок.

– Где я? – крикнул он, когда опять пришел в себя. Никто не ответил. Олег снова захотел приподняться, но на этот раз не смог даже пошевелиться. Голова, впрочем, была ясной… Но совершенно пустой… Примерно то же самое он ощущал после того, как в центре ему стирали какую-нибудь шокирующую мемограмму, которую совершенно не хотелось оставлять в памяти. В этих случаях в первую секунду тебе кажется, что ты не знаешь даже имя отца, потом в мозгу тихонько всплывает какой-то шальное воспоминание, затем сразу несколько. Они перемешиваются, путаются, превращаются в какой-то сказочный микс, в памяти шумит какой-то совершенно невообразимый водопад картинок из прошлого – лица, удары, книжные обложки, страхи. Потом все успокаивается, и то, что волновало в момент потери сознания.

Алгоритм отработал, и Олег вспомнил Анну Данииловну. Ратника, который замахивался на нее палицей. Образ княгини был нечетким, и только ее рука виделась ясно. Рука как будто шарила по несуществующему столу в поисках несуществующей шкатулки.

Сбоку заскрипело, на облака опять наполз парус. Олег закричал, изо всех сил напрягая связки. И услышал в отдалении голос Гостиславы:

– Лександр Джофич! Боярин Олег Владимирович глаза открыл! И шепчет что-то.

Над ним склонился Шурик, приподнял голову и приложил к губам ковш. В нем была терпкая сладковатая жидкость. Олег узнал ее вкус – неестественный, химический, но приятный. Это был раствор – на крайний случай – оранжевых шариков из медтуеска. Его называли живой водой.

Язык у Олега сразу перестал быть жестким и угловатым, ему удалось вздохнуть полной грудью, стало слышно, как ветер щелкает краями паруса, и как кричат чайки. «Что с княгиней?» – ему очень захотелось задать такой вопрос, он зашевелил губами даже, готовясь произнести эти слова, но Шурик его опередил: