Владимир Романовский - Польское Наследство

– А этот, хорла, лезет со своим Кархважем, чуть мне шею не отдавил пузом!

– Тихо! – приказал Гостемил.

И подумал – не выставить ли всех троих, и не поспать ли в свое хвоеволие? А то – выйти на задний двор и прилечь в повозке? Но в повозке он может проспать рассвет, повозка, как любое средство передвижения на колесах, очень обособлена от мира.

– Всем спать, – велел Гостемил, и снова – сапоги и сверд в руке – вышел в темный коридор.

Хозяйкина спальня располагалась за третьей дверью слева. Татьяна, средних лет вдова какого-то черниговского воина, встрепенулась, села на постели, и спросила, —

– Ой, кто тут?

– Это гость твой, хозяюшка, – объяснил Гостемил. – Это я тут. Нет ли у тебя еще одной свободной спальни? Я заплачу, сколько скажешь.

– Свободной нет, – ответила хозяйка и добавила с очаровательной простотой, – Но можешь спать здесь, со мной.

Бесстыдство ее рассмешило Гостемила. Он хотел уж было ретироваться, когда почувствовал, что босые его ноги замерзли. Эдак назавтра проснусь с насморком, а нужно производить благоприятное впечатление на дочь, строящую за моей спиной – дня не прошло – заговоры. Гостемил положил сапоги и сверд на пол, развязал гашник, выскочил из портов, стянул рубаху через голову, и присоединился к хозяйке, чье лицо, слабо освещенное отраженным лунным светом, показалось ему вдруг красивым. Он с наслаждением растянулся на теплом ложе и предоставил себя, на спине лежащего, в хозяйкино распоряжение. Хозяйка Татьяна, при дневном свете тощая с виду, оказалась в голом состоянии округлой, мягкой, и шумной. Гостемилу понравилось, и нужно было бы, переведя дыхание, продолжить, и в этот раз проявить инициативу, но он действительно очень устал, и вместо продолжения просто уснул, прижавшись к хозяйке, а она гладила его по волосам, нежно приговаривая, «болярин мой, болярин…».

– Персональный, – уточнил Гостемил сквозь сон.

Рассвет он, конечно же, проспал, а когда вышел в крог завтракать, то и увидел там – всех троих холопов и Ширин, завтракающую с ними вместе.

– Здравствуй, болярин.

– Вы что, друзья мои, разум где-то потеряли? – спросил Гостемил.

– А что?

– А почему?

– Какого лешего вы сидите за одним столом с моей дочерью?

Все трое разом вскочили на ноги.

– А она нам не сказала…

– А она…

– Молчать.

Ширин странно на него посмотрела – недобро, но и с удивлением. Возможно, она не рассчитывала, что он публично признает ее своей дочерью, во всяком случае так скоро. Надо бы ей купить поневу да нагрудник – чего она в мужском все время, подумал Гостемил.

– Позволишь?

Она еще некоторое время сверлила его взглядом, но в конце концов кивнула.

– Нимрод.

Гостемил пошевелил рукой, и Нимрод ушел к печи – что-то там у него варилось под присмотром Татьяны. Других посетителей в кроге пока что не было. Весь город на радостях полночи пил, теперь отсыпается. А в Татьянином кроге пили давеча очень мало, и рано угомонились. Татьяна постаралась, подумал он, прибылями пренебрегла. То есть, рассчитывала, что я проведу с ней ночь. Женщины все-таки ужасно коварны.

Выпив залпом кружку родниковой воды, Гостемил пододвинул к себе блюдо с гренками. Ширин, подумав, потянулась к овощам, нарезанным специальным, ужасно вкусно выглядящим способом – Нимрод старался – тремя пальцами без усилий приподняла громоздкое, тяжелое блюдо и переставила его к себе. Да она сильнее сильного мужчины, подумал Гостемил. Нелегко ее мужу придется, ежели таковой случится в ее жизни.

– Холопья должны, как и господа, знать свое место, – объяснил он ей. – Панибратство унижает.

– Что такое панибратство?

– Это когда люди показно притворяются, что дружески расположены к представителю иного ранга или сословия. Очень некрасиво выглядит со стороны. Мы все равны перед Создателем, но обязанности у всех разные.

Рассуждаю, как наставник какой-то, дьячок провинциальной церкви, подумал он. Очевидно, воспитание детей располагает к менторскому тону.

Он с удовольствием отметил про себя, что Ширин спину держит прямо, и локти на стол не водружает. Надо бы ей помыться. Но, думаю, не вынесет, сбежит – слишком много всего сразу.

Позавтракав, Гостемил попросил Ширин посидеть в спальне до его, Гостемила, возвращения. Следовало сходить в детинец, освободить Шахина, да заодно уж появиться на хвесте и оплатить издержки, как обещал. Гостемил не подал виду, что знает о побеге Шахина. Я ужасно хитрый, подумал он.

На улице его узнали, и в детинец он прибыл, окруженный ликующей похмельной толпой. Воевода вышел ему навстречу и сокрушенно сообщил о ночном побеге. Гостемил выразил желание посмотреть, как и что. Диагонально повешенная дверь узилища (полуземлянки, по киевскому принципу), лежала, выбитая, шагов за двадцать от лаза. Шахин не то разорвал, не то перетер обо что-то веревки, коими связаны были его руки. Остальное труда, очевидно, не составило.

– Его пытались остановить стражники, – сообщил воевода.

– И что же?

– Двое убитых.

Гостемил покачал головой.

Фатимиды и их подданные – народ непримиримый, суровый. Вряд ли Шахина, провалившего задание и побывавшего в плену, примут обратно с распростертыми объятиями. Будет мотаться по Руси? Примкнет к разбойникам? Надо было давеча войти в спальню и попытаться с ним поговорить. Но кончилось бы это плохо – Гостемил еле на ногах стоял, и Шахин, восемнадцатилетний, быстро восстанавливающий силы, скорее всего просто убил бы его. Возможно, Ширин посвящена в планы Шахина. Если так – то выведает Гостемил у дочери в конце концов, что к чему. И попытается Шахина … спасти и образумить … возможно.

Хвест уж начался. Народ набился в обеденную залу в тереме, а также распространился по остальным помещениям в поисках веселья, укромных уголков для романтических свиданий, и предметов, могущих пригодиться в хозяйстве. Гостемил передал воеводе сумму золотом для оплаты хвеста, и воевода клятвенно пообещал, что заплатит смердам, как только те закончат хвестовать (смерды хвестовали со всеми) и отоспятся. О поваре, обещанном Гостемилом, никто не вспомнил, и Гостемил решил, что оно к лучшему. Затем он попросил воеводу показать ему несбежавших пленников – особенно его интересовали «ростовчане». Поговорил с тремя из них, а четвертый пришелся Гостемилу по душе.

– Ну-ка, воевода, выволоки его из узилища, я его с собой возьму.

– Зачем, болярин?

– Он мне дорогу покажет.

Воевода помолчал.

– Ты все-таки решил ехать к Свистуну? – тихо спросил он.

– Да.

– Зачем, помилуй?

– Поиздержался я, – объяснил Гостемил. – А золото мое – у Свистуна.

– Убьют тебя, болярин!