Владимир Романовский - Добронега

– Вроде никого, – сказал голос соперника по-норвежски.

***

Мария смотрела широко открытыми глазами в темный потолок. Сползший с нее Эймунд сопел ей в плечо, конец его белесой бороды щекотал ее ребра. Ей нравилось, что она может вызывать сильные чувства в этом сильном человеке, de facto повелителе самого могущественного тайного общества континента, по желанию сажающего конунгов и князей на престол. Этому человеку мало было Норвегии – он отказался от нее. Ему мало было и Руси. Он совершенно точно намеревался в скором времени стать повелителем мира. А когда они оставались вдвоем, Мария повелевала им. И это было приятно. Он был третий, и лучший, мужчина в ее жизни. Ей было двадцать лет. Женщина в ней пробуждалась изредка и засыпала снова. Эймунда это не смущало, а Мария об этом не догадывалась, хоть и чувствовала временами некую неуверенность и неудовлетворенность. За исключением особых страстных натур, молодые женщины всегда думают, что как бы не было хорошо, лучшее все равно возможно.

Казалось бы – повелитель континента, куда уж лучше. Но ведь это не все? Власть – не все? Или все? Ей нравилось, что Эймунд радуется встречам с ней, хочет остаться с ней наедине, ждет момента. Иногда ей было приятно с ним. Все или не все? А мальчишка, который так ее любит – как бы это было с ним? Никак. Это невозможно. Это было бы унизительно. Это был бы разврат.

Она провела ступней по мускулистой ноге Эймунда. Приятно. Потрогала бороду. Тоже приятно. Он обнял ее одной рукой и слегка прижал. Не очень приятно. Провел рукой по ее боку. Приятнее. Потрепал по волосам. Неприятно.

– А если бы, – спросила она, – на давешней встрече оказалось бы, что у меня нет ни списков, ни амулета, что бы ты сделал?

– Хмм? – спросил он сонно. – Ты это к чему?

– Вот предположим, что я все придумала. Про амулет и хартии. Чтобы привлечь к себе внимание. Что бы ты сделал?

– Не болтай, – сказал он. – Такими вещами не шутят. Это страшное преступление.

– Ты бы меня не защитил?

– Но ведь амулет у тебя был. Чего ж придумывать то, чего не было. И ты откуда-то знала ведь, что существуют Неустрашимые. И знала, где их найти.

– А вдруг мне это сказал кто-нибудь, и я решила воспользоваться?

– Не болтай, – повторил Эймунд. – Легкомысленная ты бываешь порой, я даже диву даюсь. Как в тот раз, с племянником Олофа. Чуть все не раскрылось. Кто бы мог подумать – бабу послать на такое дело. Как ее? Эльжбета? Эржебет?

– Эржбета.

– Вот. Будто верных людей не стало.

– Вернее Эржбеты никого нет. Не сомневайся.

– Вернее-то может и нет. Но как ей это удалось – неизвестно. Парень был очень крепкий. Оно правда, что Неустрашимые сразу о тебе узнали. Но все равно глупо.

– Что тебе сказал Святополк?

Эймунд помолчал немного, но все-таки ответил:

– Брат твой менее легкомысленный, чем ты. Он сразу понял, что к чему. И сразу ухватил главное. Понял, что пока есть Борис, толку не будет. Колебался недолго.

– Я бы тоже недолго колебалась. Борис меня два раза чуть не погубил. Гаденыш. Пьяница.

– Бориса я все-таки возьму на себя. Ты не вмешивайся.

– Я и не собиралась. Я вообще против всего этого. Я не люблю, когда людей убивают, когда их можно просто спрятать подальше.

– Сына князя не спрячешь. Да и хлопот много. Помнишь главное правило? Неустрашимые действуют так, чтобы их потом ни в чем нельзя было обвинить. Хорошо, что Борис с войском идет. В Киеве к нему было бы не подступиться. А в чистом поле много чего можно придумать. Я уж придумал.

Мария поворочалась, изменила положение, и положила голову на грудь Эймунду.

– Что же ты придумал? – спросила она нехотя.

***

Слушая у ставни, Хелье несколько раз облился холодным потом. Неровное мычание, вскрик, опять мычание, вздохи. Разговор. Нужно было уйти, уехать, никогда больше не возвращаться в Каенугард, затаиться в глуши. А то и в Корсунь махнуть, или в Константинополь. Но он продолжал слушать, кусая губы до крови, морщась, дрожа от ненависти и растерянности. Недоумение его росло. Нет, подумал он, дело не в том, что она такая. Она вовсе не такая. Это этот мерзавец такой, а она ему подыгрывает. Со мной было бы по-другому. Она не падшая, не пропащая, она хорошая, но ее развратили, испортили эти гады. Неустрашимые. Это из-за них я ездил в Константинополь. Они могли бы ее убить, если бы я опоздал. А теперь она снова с ними. А я – вот, подслушиваю у ставни. Амулет – знак Неустрашимых. Но ведь это чудовищно. Какое отношение к Неустрашимым имеет моя мать? Моя семья? Мои братья?

Ему очень хотелось уйти, но он все-таки не ушел, а продолжал слушать, слушать, слушать. С политики любовники переключились на сплетни, а со сплетен на философию, иллюстрируемую случаями из жизни, а потом снова была любовь, и снова разговоры, и не было этому конца.

Ранним утром Владимир, спавший последнее время плохо, сидел на солнышке возле терема, привалившись к стене, закинув руки за голову, а ноги, обутые в легкие сапоги, положив на край низкой повозки. Босиком было бы лучше, но не подобает князю выставлять на показ, при низших сословиях, свои пятки и деформированные в бурной походной молодости пальцы ног.

Следовало еще раз поговорить с Предславой, которая упрямилась, отказываясь отвечать и выходить из светелки, и вообще вела себя непочтительно. Дался ей Болеслав! Неужто на Руси мужиков не стало? Вон среди охранников двое стоят – рослые, молодые, красивые. Ежели неймется, принимала бы у себя ночью вон того, который чуть пониже ростом, с глупым лицом. Потом, конечно, все бы открылось, и я бы посадил его в темницу, а она бы следующего… Кстати, не беременна ли она? Вот бы удружил Болеслав! Внуков и внучек у меня – всех не перечтешь, по именам едва ли треть знаю и помню, но сына или дочь Предславы уж я бы нянчил сам. А он, или она, небось говорил бы басом, как Предслава в детстве.

Наверное, есть своя прелесть в каждой стадии жизни, и валять дурака с внуками тоже, небось, приятно. А если бы еще уехать куда! Взять с собою Бориса, беспутного пьяницу, ему все равно, где пить, и Предславу с дитем, если таковое наличествует, и прямым ходом куда-нибудь, где меня искать не будут, но где золото в ходу? В Иберию, например. Или в Индию. Нет, в Индии грязно и скучно. Иберия – в самый раз. Там редко бывает холодно, и это радует. Надоел холод собачий, каждый год одно и то же – все кутаются, кутаются, печи топят, моются редко. Свиньи.

Ты смотри, кто к нам пожаловать изволил. Алешка. С Илларионом. Смешной парень Илларион. К Алешке липнет все время, когда последний раз Ипполита видел – неизвестно, ночует у Алешки, ест у Алешки, и Алешка очень не против. А жена алешкина учит парня бриттскому своему наречию. Язык сломаешь.