Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)

– Германец теперича долго не сунется, – сказал кто-то из казаков. – А вдруг и вовсе отбросили…

– Не отбросили, вернутся они, – тяжело ответил Порошин. – Так… передышку дали.

Он все думал, как сказать о том, что они мертвы, и что прошло слишком много времени, и что дальше для них один путь – если повезет, то вслед за потоком мертвых по Серой Дороге, к неведомому пределу, а не повезет – погибнуть последней смертью вместе с «пузырем», расточиться стылым туманом посмертия. Однако Езерский обратился к нему сам.

– Прошу прощения, господин штабс-капитан, а на фронте что происходит? Куда двигаемся? Мы же здесь без связи сколько уже сидим.

Порошин понял, что у него язык не повернется сказать подпоручику правду. Да и не нужна она ему. Он на своей войне воюет, маг – на своей. Правда, на одной стороне – за Россию…

Потому-то он, Иван Порошин, ровесник революции, выросший в СССР, не мог сейчас смотреть на этих людей как на чужих. Они были такие же, как он сам, даром что родом из другого времени. Такие же, как те, с кем он бок о бок прошел от Смоленска до Кенигсберга, с кем прорывался из окружения под Харьковом, с кем освобождал Киев и Севастополь. Пере-одень – не отличишь от стрелков лейтенанта Дени-сова. А на Денисова надень форму подпоручика Волынского лейб-гвардии полка – и выйдет бравый офицер, хоть сейчас на смотр. Впервые, наверно, Порошин подумал о солдатах той, германской войны – наши. Наши, русские солдаты.

Лидочка за его спиной простодушно сказала:

– Так ведь война-то уже другая и режим царский…

Порошин повернулся и резко встряхнул ее за плечи:

– Головой думай, Синицына, головой!

Она только возмущенно заморгала, не сразу, видимо, поняв, о чем ей полагается думать головой, но умолкла. Посмертник повернулся к Езерскому, в немом изумлении наблюдавшему эту сцену.

Правды он не скажет, но для этих людей сделает все, что возможно. Так, как он сделал бы все для своих, советских бойцов.

– Про обстановку на фронте, господин подпоручик, не имею возможности сообщать. Но приказ должен до вашего сведения довести – держаться до прихода помощи. Сидеть здесь вам недолго, до рассвета. Помощница моя отправится к командованию с донесением, а я останусь с вами. Когда германцев заставят отойти – так я вас отсюда и выведу. Сами не выйдете…

– Да мы уж знаем, что не выйдем, – не выдержал один из унтеров – белобрысый, полноватый, типично бюргерской наружности. Должно быть, Штольберг.

– Иван Григорьевич, – тихо сказала Лидочка у него за спиной. – Как же это… вы останетесь?

Порошин развернулся.

– Слушай мой приказ, Синицына! Я тебя отсюда выпущу – побежишь что есть духу к Денисову. Дальше слушай… – Он на мгновение задумался. – Пусть берет всех людей, кто у него в подчинении, и ломает памятник, для них он сейчас не опасен. Все, что было в нем – уже сработало… Но ты их прикрывай, мало ли какая беда случится. Хорошенько прикрывай! Автоматчиков пусть поставит вокруг того захоронения, которое мы с тобой не закрыли. На тот случай, если какая-нибудь гадость успеет прорваться… Пусть поливают огнем все, что из земли полезет. Сразу, не дожидаясь, пока вылезет, ясно?

– А… а вы?

– Я здесь останусь, потому что без меня тут никак.

И, поскольку Лидочка продолжала молча на него смотреть, прибавил:

– Если они не продержатся, прорыв будет. Будет непременно. Ясно?

Прореха в «пузыре», через которую и затянуло внутрь мага с помощницей, схлопнулась, но не закрылась окончательно. Порошину хватило одного направленного удара, чтобы вновь раскрыть дыру. Он буквально выпихнул Лидочку наружу – она исчезла в клочьях серого зябкого тумана. Порошин надеялся, что она исполнит приказ как можно скорее – теперь существование оставшихся в «пузыре» призраков зависело от нее.

Пока маг возился с прорехой, остальные молчали. В блиндаже царил тот же полумрак и тишина и по-прежнему теплилась на столе несгорающая свечка.

– Неужто нас так же выпустить нельзя? – вздохнула Елена, когда Синичка ушла.

– Можно, – ответил Порошин, прислушиваясь к потусторонней ночи. – Но только после того, как помощь придет. Блиндаж этот велено удерживать во что бы то ни стало. Последний рубеж, и вы на нем одни.

Елена тихонько, по-детски вздохнула. Порошину было ее особенно жалко, хоть он и понимал, что на самом деле девушка эта тридцать лет как мертва. А осталась бы жива – в матери бы ему годилась…

На какое-то время в блиндаже повисла тишина.

– Атака будет, – с тоской сказал белобрысый Штольберг. – Опять. Слышите, ваше благородие?

– Слышу, – буркнул Езерский, – и получше тебя. Генеральный прорыв, не иначе – вон как стены трясутся, хоть неприятель еще за три версты отсюда.

Как он это чувствует, удивился посмертник, он же не маг? Но, как видно, годы заточения в «пузыре» не прошли даром ни для кого – теперь уже все прислушивались к звукам за пределами блиндажа, и на лицах отражалась возрастающая тревога.

И было отчего. Порошин тоже слышал приближающийся гул, вой и стон, словно на них шли не сонмы тонких, нематериальных сущностей, а сильнейший ураган. Такой, который деревья ломает, как соломинки, уносит целые дома, а у людей раздирает легкие. Не устоять перед ним, не скрыться…

«Видно, Синичка уже исполнила приказ, – подумал Порошин, чувствуя, как от этого жуткого звука у него все волоски на теле поднимаются дыбом. А руки не тряслись – нисколечко. – Денисов уже отрядил людей крушить немецкий монумент – вот и отзывается он последней отчаянной атакой. Что ж… видно, пришло время рискнуть».

Вой во тьме перешел в пронзительный визг, стены затряслись, свечка в бутылке замигала.

– Господи, спаси и сохрани, – прошептала сестра милосердия, испуганно крестясь. Вслед за ней креститься начали и казаки, и унтера. – Господи, оборони…

– А-атставить!

Лейб-гвардии подпоручик Езерский встал перед ними – фуражка лихо сдвинута набок, усы гневно встопорщились. Пол под ним ходил ходуном, но Езерский держался на ногах крепко.

– Рано молитесь – позже молиться будем, когда конец придет! Господь и так с нами! Забыли, что ли, – на Бога надейся, да сам не плошай! Чего носы повесили – у нас теперь целый маг есть, верно, господин штабс-капитан?

Посмертник кивнул, улыбаясь, хотя сейчас ему больше всего хотелось нырнуть в прореху в «пузыре» следом за Синичкой.

– С вами я, – подтвердил он и встал рядом с Езерским. – До самого конца с вами. Только вот боюсь, господин подпоручик, не отобьемся на этот раз…

– Это почему не отобьемся? – возмутился гвардеец. – Прежде отбивались и теперь отобьемся, с вами-то!

Порошин покачал головой.

– Сами ведь говорите – генеральный прорыв, штурм, атака всеми силами. Ведь раньше не было такого… такого воя!