Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)

– Не было, ваша правда. Да ведь у нас и мага толкового не было!

– Я маг, а не чудотворец, – усмехнулся посмертник. – Некуда нам деваться, да и приказа отступать не было. Там, за нами, – уже тылы, если нас сейчас сметут фаши… германцы, всему фронту конец. Линию разорвут – не соберем. Только нам не сдюжить против этой силы, неужели не слышите? Но одно я могу сделать…

Он обвел взглядом неестественно бледные, усталые лица.

– Могу блиндаж подорвать. Заклятия знаю, поставить успею, если не тянуть. Рванет так, что врагов наших частью пожжет, частью отбросит – долго потом не сунутся. Только нам с вами, други мои, вместе с этим блиндажом погибать.

Несколько мгновений все молчали – а за стенами «пузыря» росла и завывала последняя, самая отчаянная вражеская атака. Сквозь щели в потолке вновь посыпалась земля.

– Пусть! – вдруг сказала Елена и схватила Порошина за руку. – Пусть погибнем! Только бы отсюда… И только вы нас не бросайте, ваше благородие!

– Не брошу, – пообещал посмертник и зачем-то добавил: – Слово офицера.

– Ну что ж, коли по-другому нельзя, – тяжело сказал Езерский, – значит, так тому и быть. Главное – не дать им оборону прорвать. Тут последняя линия, я помню.

Что мог помнить давно погибший человек на самом деле, Порошин сказать бы затруднился. Может быть, у подпоручика в памяти все смешалось, а может, и впрямь некогда была здесь последняя линия русской обороны – кто знает? Остальные промолчали, но никто не возразил. И впрямь так тому и быть.

– Помощь вам нужна?

– Не нужна, – хотел сказать Порошин, но в последний момент передумал. Пошарил в нагрудном кармане гимнастерки – нашел листок, выдранный из блокнота, и огрызок карандаша.

– Вдруг кто из нас жив останется? Давайте запишемся, кто мы есть, чтобы потом родным передали. Где мы… и как.

Спустя несколько минут листок вернулся, испещренный карандашными строчками. Имена и фамилии, записанные старой орфографией, с ятями и ерами. Части, полки, соединения, давно уже не существующие. Воины, погибшие тридцать лет назад, посылали о себе вести. Маг убрал бумажку обратно в карман с некоторым трепетом. Он сам не сразу понял, зачем попросил их составить этот список. Наверно, потому, что прошлое хоть и оставалось прошлым, но жизнь в нем была такой же жизнью, а смерть – такой же смертью, как и в настоящем. Стойкость была стойкостью, трусость – трусостью, а подвиг – подвигом. И как бы ни называли ту войну: германской, Великой, империалистической, мировой – забвения ее солдаты уж точно не заслужили.

Посмертник не знал, погибнет ли сам. Но даже если погибнет – тело все равно выбросит наружу, этот листок найдут, а Синичка уж сообразит, что с ним делать. В помощницу свою маг свято верил.

– Сейчас начнется, – буркнул примостившийся в углу Штольберг. Похоже, в этом маленьком отряде он играл роль злого вестника и пессимиста.

– Надо поторопиться. – Порошин поднялся от стола и на прощанье обвел взглядом блиндаж. – Встаньте все в центр, я попробую защитить вас от взрыва – насколько смогу.

Гул надвигающейся атаки перешел в рев, словно за стеной врубили на полных оборотах самолетные двигатели. Интересно, если атака прорвется – как проявится в «пузыре»? Тут уже вал чистой силы идет, похоже, а не просто некромагия… Порошин спешил как мог. Здесь, в полуматериальном пространстве «пузыря», у него получалось работать с силой напрямую, не прибегая к инструментам вроде магических растворов или контуров. Оставалась только самая основа основ – захваченный и вплетенный в заклятие поток.

Блиндаж уже не просто трясло – подбрасывало.

– Господин штабс-капитан!

– Сейчас, сейчас… – Маг метался по крошечному помещению, проверяя, все ли метки он поставил на место, не забыл ли нужные связки и предохранители. Людей, стоявших в середине тесной группой, окутывала мерцающая белым и лиловым сложная сеть. Магическая мина, только с секретом, – в качестве взрывчатки Порошин привязал к ней сам «пузырь». Было бы время – полюбовался бы своей работой, честное слово! Такое в материальном мире попросту невозможно, а тут – пожалуйста, фрактальные свойства заклятий видны невооруженным глазом…

Он даже мимолетно пожалел, что не пришлось просидеть в «пузыре» подольше и в спокойной обстановке повнимательнее его изучить.

– Ваше благородие! Дверь-то, глядите… Сносят ведь!

Посмертник обернулся. Пора было приводить в действие уже законченную мину, но он хотел еще раз поглядеть на них и запомнить. Езерский, Штольберг, Елена, смуглый унтер Архипов, ловкий казак Болотов, пожилой бородач, фамилии которого посмертник так и не узнал, еще один казак, совсем молодой и потому застенчивый…

Дверь затрещала.

– Готовьсь! – крикнул Порошин, и Езерский неожиданно отозвался:

– С богом!

Маг рванул спусковое заклятие.

Вспыхнул ярчайший свет.

На мгновение две идущие навстречу друг другу волны магической силы застыли в равновесии, а потом – поглотили друг друга. Блиндаж разлетелся вдребезги. Магия, вздымающаяся и бурлящая, словно морская волна – ослепительная, оглушительная, обжигающая – поглотила их с головой. Раздался неслышимый, но сотрясший все существо посмертника грохот – «Последний рубеж Восточной Пруссии» окончательно пал. Грохот откатился, пятна в глазах растаяли, и маг успел увидеть, что не стало «пузыря», не стало окружавшей его тьмы, не стало ослепительного света – все рассеялось, обратившись тусклым маревом Серой Дороги.

А потом пространство скрутилось в водоворот и с силой вышвырнуло Порошина наружу. Он только и успел крикнуть остающимся на Дороге семерым своим спутникам: «Я вернусь!..» Он остался жив, хоть и оглушен взрывом. Жив – а человеку быть на Серой Дороге в собственном теле невозможно, не держит она его…

Его выбросило точно на развороченную немецкую могилу, в мягкую, темную землю, отвратительно воняющую мертвечиной. Кто-то крикнул у него над головой: «Не стрелять! Не стрелять! Это маг!»

Несколько секунд было тихо, а потом кто-то скептически возразил:

– Почем знать, товарищ сержант, вдруг он тоже того? Страхолюдина?

– Нормальный я, – простонал Порошин и приподнялся. Голова кружилась, руки тряслись, но думал он только о том, что надо возвращаться. Как можно скорее – возвращаться.

– Иван Григорьич! Товарищ капитан!

Синичка кинулась к нему, помогла сесть, начала торопливо отряхивать от налипшей земли его шинель, волосы, лицо. И выражение у нее при этом было странное, словно она что-то сдерживала в себе, держала изо всех сил – аж губу закусила.

Порошин перехватил ее руку и улыбнулся:

– Синицына, не мельтеши. Все хорошо, одолели гадов… Принеси-ка мне чаю – крепкого и сладкого. Прямо сюда.