Владислав Стрелков - «Огненное зелье». Град Китеж против Батыя

К нам двигалась группа всадников, среди которых я увидел веселящегося Великого Князя. Обознаться невозможно – работу маленького кузнеца узнаешь из тысячи. Да и щит его тоже. Полная копия нашего, только в центре вместо бронзы – позолота и герб. Особого вопроса, что изобразить на щите Великого Князя, не стояло. На щите основателя Нижнего Новгорода вычеканили нижегородского оленя. Все равно герб Владимира – лев с короной и серебряным крестом – пока неизвестен.

В свите Великого Князя два десятка всадников, очевидно, князей и знатных бояр. Ага, вот и Дорофей Семенович рядом с «боссом», и Владимир Юрьевич следом едет…

И во всей этой группе высшего руководства Руси только двое не принимали участие в битве. По доспехам видно. Это Великий Князь и новик, почти мальчишка. Наверное, княжеский сын.

И вновь хохот. Что может быть смешного среди моря крови?

Свита лишь улыбается на слова Великого Князя, смеется только Юрий Всеволодович. Но не все в этой компании веселы. Княжич хмурится, около него знатный боярин, или, скорей всего, князь, лет пятидесяти, лицом серьезен. Следом едет новик, тоже смотрит тревожно.

Дорофей Семенович склонился к Юрию Всеволодовичу и что-то прошептал. Великий Князь прервал свой хохот, нашел глазами меня и воскликнул:

– Долгие лета князю Керженскому!

– Долгие лета! – подхватили все.

– И тебе, Юрий Всеволодович, – киваю я, – и вам, князья, долгих лет.

– Славное дело сегодня мы справили! – объявил Великий Князь. – Приглашаю вас, вои мои верные, на пир победный!

Пир? Сейчас? Изумлению моему, казалось, нет предела.

Кроме меня на Великого Князя хмуро смотрят только трое. А на меня вновь навалилась усталость. Я опустился на бревно. Ну и олень, этот Великий Князь. Чума, м-ля…

Свита развернулась и скрылась в темноте. Остались трое: княжич, пятидесятилетний ратник, мальчишка в брони. И два десятка ратников недалеко от нас.

– Владимир Иванович, – тихо сказал княжич, – познакомься, это князь Черниговский Михаил Всеволодович и князь Козельский Василий Иванович.

В глазах мальчишки загорелся восторг, а мне стало даже легче от того, что этот молодой князь «Злого города» не погибнет и будет жить.

– Долгие лета вам, князья. Простите, что сижу, но сил уж нет в ногах.

– Ничего, княже, ничего, – ответил черниговский князь.

Князья спустились с коней, подошли и присели рядом.

– Не дело пировать ноне, – произнес князь Черниговский. – А он праздновать надумал. Победа ему глаза замутила.

– Пусть тешится, – ответил я. – А у нас иные дела имеются – язвленым, что еще живы, помочь сперва, да от мороза уберечь…

– Это верно, – кивнул Владимир Юрьевич. – Много воев померзнет, коли не убережем.

– Люди ценнее сребра и золота, – добавил черниговский князь. – Дел ноне много.

– И утром дела есть неотложные.

– Какие? – повернулся Михаил Всеволодович.

– Малых отрядов поганых осталось много, – ответил я. – Найти потребно и уничтожить всех. До единого уничтожить. Чтоб сгинули без вести. Пусть в орде считают так: придешь на Русь с мечом – найдешь могилу свою. Сгинешь безвестно.

– Славные слова! – воскликнул козельский князь. – Я со своей дружиной готов хоть сейчас выступить.

– Охолонь! – усмехнулся старший князь. – Готов он. При мне будешь пока. А дружину твою боярин Василь поведет, а я сына своего отправлю. И с другими князьями да боярами переговорю.

Отрадно, что есть на Руси такие люди.

– Как Матвей Власович, где Евпатий Коловрат? – спросил Михаил Всеволодович.

– Погиб Коловрат, снарядом зашибло насмерть. А Матвей Власович ранен. Спит сейчас.

– Прими Господь души рабов твоих! – перекрестился черниговский князь.

Посидели молча.

– Об одном жалею, – горько сказал князь Михаил, – что отверг призыв о помощи князей рязанских. Гордыня меня заела… грех мой. Славен был Евпатий, великий вой русский. Но не жалею, что пошел под руку твою, князь Керженский! Руку Господа вижу в делах твоих. Великое дело справил – орду малыми силами одолели.

– Будет тебе, Михаил Всеволодович. На то мы и вои, чтобы Русь от врагов защищать. Владимир Юрьевич, – обратился я к княжичу, – я слышал – ты московский стол получил?

– Да, – кивнул тот. – И дружина у меня из московских бояр.

– Тогда будь добр, пушки все к себе в град забери. Вместе с расчетами.

– Добре.

– Уй-ча! – Монгол опустил копье и начал разгоняться. Я толкнул бока коня каблуками и поскакал навстречу. Щит наискось, копье на врага.

Удар! В последний момент успеваю отбросить вражеское копье в сторону, но все равно щит от удара трещит, а ратовище, ударив во вражеский щит, с силой отдает в руку. Еле удержавшись в седле, осаживаю и разворачиваю коня, отбрасывая разбитый щит в сторону. Вижу, что степняк повернулся и тоже стряхнул остатки своего щита с руки. Это радует, хоть будут равные шансы. А монгол поднимает копье и орет:

– Уй-ча! – Наклонив копье, поганый опять атакует.

Я дал коню по бокам, разгоняясь, левой рукой рванул саблю и наклонился вперед, держа клинок перед собой.

С силой выбрасываю вперед, целя степняку в грудь, а саблей пытаюсь отвести наконечник вражьего копья в сторону. Не успел. Страшный удар вырывает из седла. Все тело сразу отдалось тупой болью. Подтаявший снег смягчает падение и облепляет со всех сторон. Сырость и холод проникают под доспех и приносят облегчение, но ненадолго. Рукой провожу по плечу – монгольское копье, соскользнув с нагрудника вверх, вспороло кольчугу и, не достав до тела, прошло вдоль поддоспешника. Опять меня спас старый бронежилет, но все равно плечо превратилось в сплошной синяк. Матерясь от пульсирующей боли и нащупав рукоятку сабли, с трудом поднимаюсь.

А я его все-таки достал! Поганый копошился в четырех метрах. Острие пики вошло в его плечо, сорвав несколько стальных пластин вместе с солидным куском стеганого халата, и вспороло сетку кольчуги. Ну, что же, получается один – один.

Степняк дотянулся до мохнатой шапки, обшитой стальными пластинами и, надев ее, смотрит на меня.

– Буол? – моему изумлению нет предела. Он ведь мертв. Шею ему Михаил Борзов свернул. Это Лисин сам видел.

Монгол щерится и встает.

– Не ожидал, урус? Я не Буол. Я Тургэн.

Брат-близнец? Значит, мстить собрался? Ну-ну.

– У тебя хорошая бронь, урус.

Поганый, с саблей в правой руке и с клевцом в левой, замирает в трех метрах от меня.

– Зато у тебя не очень, Тургэн.

Покачивая саблей, достаю засапожый нож. От клевца бронь не спасет, а кроме ножа и сабли, у меня ничего нет.

– Это была лучшая цзыньская работа, урус, – морщится поганый. На левом плече у него расползается темное пятно.

Оказывается, китайцы с древности брак гонят. Буол шагнул вперед и поднял оружие.