Андрей Валентинов - Дезертир

— Не будем об этом, — заявил я самым непринужденным тоном. — Лучше расскажите о своих штудиях. Как там французские Гомеры?

Индеец встрепенулся, глаза под толстыми линзами вспыхнули.

— Вы не поверите, друг мой! На следующий день после нашего разговора мне удалось найти… Вернее, мне просто повезло. О-о, великий случай! Один мой приятель вернулся из Бретани, где нашел удивительную вещь. Вот…

Из ящика стола был извлечен толстый лист бумаги. Нет, не бумаги — пергамента. Красная киноварь буквиц, цветные заставки, странные непривычные литеры, идущие слитно, без разрывов…

— Из какой-то книги? — предположил я.

— Рукопись! Рукопись, друг мой! Не позже двенадцатого века! Представляете?

Я вспомнил Шарля Вильбоа. Тот занялся житиями блаженных отцов. А о чем пойдет речь тут?

— Вот… — индеец прокашлялся. — Я разбирал всю ночь, это на старофранцузском… Слушайте!

Он помолчал, закрыв глаза, а затем принялся читать — негромко, но быстро и четко:

Безжалостно Роланд разит врага, Но он в поту, в жару и жив едва. От боли у него темно в глазах:

Трубя, виски с натуги он порвал. Он хочет знать, вернется ль Карл назад, Трубит из сил последних в Олифан. Король услышал, скакуна сдержал И говорит: «В горах беда стряслась. Племянник мой покинет нынче нас.

Трубит он слабо — значит, смерть пришла. Коней пришпорьте, чтоб не опоздать. Пусть затрубят все наши трубы враз». Труб у французов тысяч шестьдесят, Им вторит дол, и отзвук шлет гора, Смолкает смех у мавров на устах. «Подходит Карл!» — язычники вопят.

Д'Энваль умолк, переводя дыхание. Наконец с сожалением вздохнул:

— Увы, это все. На обратной стороне ничего не сохранилось… Но даже это! О-о! Понимаете?

— Французская «Илиада»? — улыбнулся я.

— Возможно! Какая-то древняя поэма. Наверно, Карл — это Карл Великий. Или, может быть, Карл Мартелл. А Роланд…

— Роланду, похоже, не повезло, — констатировал я. — Желаю вам отыскать остальное!

— К сожалению, даже это сейчас не издашь, — вздохнул индеец. — Король…

— Замените на «градоправителя», — не утерпел я. — И будет «Песнь о гражданине Роланде и градоправителе Карле»…

Парень окончательно смутился, и я решил, что пора прощаться.

— Погодите! — встрепенулся индеец, когда я попытался откланяться. — Вы же пришли по делу…

Я развел руками, но Альфонс упрямо покачал головой:

— Друг мой! Сколь обидно сознавать, что богиня Доверия не благословила наш разговор! О-о, поверьте мне, я поистине достоин того, что вы не решаетесь мне поведать!

С минуту я переваривал его тираду, после чего попытался возразить, но гражданин Д'Энваль оставался непреклонен:

— Чувствительное сердце, друг мой, трудно обмануть! Вам ведома Тайна! Тайна, которой вы хотите поделиться со мной, но не решаетесь.

Я горько усмехнулся. Тайна? Да сколько угодно! Например, во всесильном Комитете общественного спасения завелся шпион…

— Мои тайны вам не понравятся, гражданин Д'Энваль.

— Нет! — Глаза за стеклами очков блеснули. — Мы оба верим! О-о! Мы оба верим в силы, недоступные пониманию суетного ума!

Да, парень что-то чувствовал. Несмотря на толстые линзы, он оказался куда более зрячим, чем глубокоуважаемая доктор Тома. Но молодой индеец ничем не сможет помочь…

— Если… Если вам понадобится помощь, дорогой друг! — парень словно читал мои мысли. — Не отталкивайте мою руку! Дорога, которой вы идете, трудна…

— Хорошо, — я заставил себя улыбнуться. — Обещаю.

Вечер выдался сырым и неожиданно холодным, и набережная Сены, днем шумная и оживленная, была теперь совершенно пуста. Фиакр медленно тащился прочь от Нового моста, и я имел вдоволь времени, чтобы обдумать случившееся. День выдался нелегкий, но вспоминать его не хотелось. Все складывалось не так. Чем мне помогут интриги чернявого Амару или восторженная вера Альфонса д'Энваля? Вильбоа… Пожалуй, только он мог как-то продвинуть мое безнадежное дело. Но даже если мы поймем, что случилось с несчастной мадемуазель Араужо, поможет ли это мне? С тем же успехом можно лечь под скальпель гражданки Тома…

Внезапно впереди, в сером вечернем сумраке, обозначилось нечто, весьма мне знакомое. Издалека это нечто напоминало ветряную мельницу. Мельница была небольшой, но весьма бойкой — крылья неустанно вращались, издавая при этом веселый свист. На мельнице косо сидело чудовищного вида рубище, а сверху красовалась помятая шляпа с высокой тульей. Мельница бежала вприпрыжку, причем с такой скоростью, что тихоходному фиакру понадобилось не менее пяти минут дабы поравняться с ней.

Я велел кучеру остановиться и выглянул наружу:

— Гражданин Тардье? Не поздно ли гуляете? Мельница еще раз подпрыгнула, пронзительно свистнула и волшебным образом обернулась нахального вида мальцом с площади Роз.

— Кукареку, гражданин Деревня! Гуляю, когда хочу! Для того и Бастилию брали!

— Подвезти? — предложил я.

Снова свист — на этот раз полный презрения.

— Вот еще! Пусть в колясках «аристо» катаются!

— «Аристо», гражданин Огрызок, катаются в каретах, — поучительно заметил я. — А это фиакр.

Малец смерил меня долгим взглядом и скривился:

— Что фиакр, что карета! Катите себе, гражданин Деревня, раз вы решили в «марочники» записаться!

— Ладно! — решил я. — Давай прогуляемся. Фиакр неспешно покатил дальше, а мы остались на темной набережной. Мальчонка втянул голову в плечи и поежился:

— Ну? Мы гуляем или как? А то стоять холодно! . Я покосился на его одеяние, ставшее со времени нашей последней встречи еще более живописным, и покачал головой:

— Хоть бы ты себе куртку купил! Ну, пошли! Мы двинулись по набережной. На этот раз гражданин Огрызок уже не размахивал руками, а шел тихо, засунув руки в то, что когда-то было карманами.

— Купил! — буркнул он после долгого молчания. — Я не «марочник», чтобы куртки покупать!

— Давай по порядку, — предложил я. — Во-первых, кто такие «марочники»? А во-вторых, куртку можно было купить на ту гинею, что я тебе дал.

— Не дали, а заплатили, гражданин! — огрызнулся малец. — Я не попрошайка! А «марочников» гражданин Мирабо 28 28 Мирабо — видный революционер, оратор, публицист. «Марочников» не выдумывал, но действительно выступал за сохранение избирательного ценза. выдумал. Не знаете, что ли? Это те, кто марку серебра в год платит! Ну, мы им показали!

— Оно и видно! — я поглядел на санкюлота из секции Обсерватории и понял, что парень замерз до костей.

— Держи! — я снял плащ, но гражданин Тардье оскалился и отскочил в сторону:

— Не лезьте вы со своим тряпьем, гражданин! Нам чужого не надо!

Я понял, что этим вечером мой юный знакомый явно не в настроении.

— Небось не ужинал?

Ответом было вполне внятное пожатие плеч. Я задумался.