Кевин Кроссли-Холланд - Костяной браслет

Сольвейг нахмурилась. Она никогда не слышала этого слова.

— Пить, — уточнил Михран. — Горячий. Очень хорошо!

Сольвейг улыбнулась.

— Я бы очень хотела попробовать, — с жаром отозвалась она.

— Ну, а теперь поплывем на запад. Будем держаться поближе к берегу до самой реки, — сказал проводник.

— Еще одна река? — жалобно протянул Эдвин.

— Дунай! Длинный, как Днепр.

Михран состроил печальную мину.

— Только не это! — Эдвин выглядел обеспокоенным.

Михран осклабился:

— Мы пройдем мимо реки.

«Так это правда, — подумала Сольвейг. — Из всех мест, где я побывала, вода в Черном море самая темная. Темнее, чем горные потоки, шумно стремящиеся к фьорду, и темнее, чем сам многопалый фьорд. Темнее, чем Балтийское море, простершееся между Сигтуной и Ладогой, темнее рек Гардарики и Ильмень-озера».

— Море своенравно, — поведал ей Михран. — То внезапный ветер. То дождь.

— Резкие порывы, — отозвалась Сольвейг.

— Но сейчас!.. — Проводник широко развел руки.

— Солнечный свет и спокойная вода, — продолжила за него девушка.

— Отсюда поплыл Ясон.

— Кто?

— Ясон! — повторил Михран так, словно все на свете уже слышали про него. — Он мог вернуть свое королевство, только если добудет золотое руно.

— Руно?

— Золотое, — пояснил проводник.

— Наверное, такие овцы пасутся в Асгарде, — сказала Сольвейг. — В королевстве богов. Так нашел он руно?

— Да, и засеял поле драконьими зубами — и возвратился в свое королевство.

«А я? Вернусь ли я в свое королевство?»

За правым бортом расстилались поля. Моря пшеницы, яблочные и грушевые сады, а выше, по склонам холмов, росли березовые и ольховые рощи. По левую сторону еле уловимо сверкала черненым серебром морская гладь. Над головой простиралось сияющее небо, которое то и дело рассекали черные бакланы и красногрудые гуси.

— Я видел чудо! — возгласил Эдвин. — Так начинается одно английское стихотворение. А здесь повсюду чудеса! Красногрудые гуси, водная мята, лысый ибис, тамариск…

— Вот что значит держать глаза открытыми, — ответила Эдит. — Если приглядеться, то все вокруг становится чудом.

Вскоре Сольвейг покопалась в своем мешочке, вынула тонкую костяную пластину и засела за резьбу. Работая, она болтала с Эдит.

— Ты все еще думаешь о Рыжем Оттаре? — спросила Сольвейг.

Эдит нахмурилась и вздохнула:

— Да… Хотя нет. Я больше думаю о ребенке.

— О Эди! А если родится девочка, ты оставишь ее?

Эдит в изумлении уставилась на Сольвейг:

— Разумеется! Конечно оставлю. Я же не викинг.

— А куда ты пойдешь?

— Когда?

— После Миклагарда?

И тут же в разговор вступил Эдвин:

— В Киев.

— Киев! — воскликнула Сольвейг.

— Пока я не смогу доставить тебя обратно в Йорк, — сказал Эдит посол. — Домой, к твоим детям.

— К Эмме и Вульфу, — добавила Сольвейг. — Я помню.

Затем девушка рассказала подруге, что постоянно думает об отце и пытается угадать, что он скажет, когда увидит ее, будет ли рад ее приезду.

— Мне тревожно. То есть я думаю: а вдруг его там нет? Ведь Харальд Сигурдссон набрал себе воинов. Может, они ушли куда-нибудь сражаться.

Эдит положила теплую ладонь на руку Сольвейг и прикрыла железный резец.

— Сражаться или умереть, — мрачно закончила девушка.

— А что ты думала до того, как уехала из дому? — спросила ее подруга.

— Я думала совсем о другом. Мне было так горестно и так одиноко! Поэтому я и решила отправиться в путь. Мне было страшно. Я была исполнена страха и надежды.

— Вот и сейчас тебе следует чувствовать то же самое.

— Я знаю. Но вдруг он пожалеет, что я приехала?

В глазах Сольвейг плескалось сомнение.

— Я повторяю про себя, что справлюсь. Что я сама добралась сюда от Трондхейма, а значит, у меня хватит сил позаботиться о себе. Иногда убеждаю себя, что попрошу помощи у Эдвина и Эдит. — Сольвейг говорила все громче. — Но вы ведь возвращаетесь в Киев.

— А что Михран? — спросила Эдит.

— И он тоже уедет. Он ведь проводник.

— Как ты думаешь, если бы ты сейчас была дома, решилась бы поплыть снова?

— О да! — вскричала Сольвейг.

Тут подал голос Эдвин:

— Все назовут тебя отважной. Но некоторые скажут, что ты безрассудна.

— Что это означает?

— Что тебе не хватает мудрости. Но я так не думаю. Ты знала, что путь будет долгим и многотрудным.

— И опасным, — добавила Эдит.

— Но если мы не будем рисковать… — продолжал Эдвин. — То есть можно сидеть дома у очага, помешивая жаркое, и ничего в нашей жизни не изменится. Или можно помолиться, выйти за порог и встретить неизвестность лицом к лицу.

Чем ближе подходил к концу их путь, тем больше привязывалась Сольвейг к своим спутникам. «Вы стали мне родными, — думала она. — Я не могу дождаться, когда мы приедем в Миклагард, но мне невыносима мысль о расставании с вами».

Сольвейг продолжала придавать форму костяной пластинке и улыбалась, работая. «Да, — думала она. — Вот что я вырежу. Но Эдит рассказывать не буду».

Однако она задала подруге пару вопросов. Во-первых, она спросила, как звали мать Эдит.

— Так же, как и меня. А что?

— Если ты родишь девочку, тоже назовешь ее Эдит?

— Откуда мне знать? Я смогу решить только тогда, когда увижу ребенка.

На четвертый вечер их странствия по Черному морю Сольвейг удила рыбу на один из крючков, что отдал ей Вигот, и вдруг заметила: хотя восточный ветер толкал их в сторону суши, вода под лодкой направляла их вдаль от берега.

— Дунай, — объяснил проводник, показав на берег. — Огромная река! Нас толкает речная вода.

— Я чувствую.

— А теперь последняя опасность. Нам нужно пересечь открытое море.

— Но не в этом же… стволе! — воскликнула Сольвейг.

— Мы поплывем ночью, — сказал Михран. — Под парусом пойдем в открытое море, очень далеко от берега.

— Это обязательно? — встревожилась Эдит.

— Выбора нет. — Проводник пожал плечами. — Дунай — могучий правитель. — Он протянул руку и похлопал Эдит по колену: — Мы справимся.

— Мы сможем! — настаивала и Сольвейг. — Мы же прошли через пороги!

Но потом она пожалела о своих словах и старалась не встречаться с Эдит взглядом.

— Опасность, — продолжал Михран, — это черные ветра, бури. Опасность — мы можем перевернуться. Если ветер подхватит нас, я опущу парус.

— А что, если и правда? — спросил Эдвин.

— Что правда?

— Перевернемся.

Проводник сжал губы и ровным голосом произнес:

— Очень далеко от берега. Других лодок нет… — Он не договорил.

— Но мы же сможем перевернуть ее обратно? — спросила Сольвейг. — Думаю, что сможем.

— Может, следующим утром. А теперь спите. Постарайтесь уснуть. Я проведу вас.

Но сон не шел к Сольвейг. Она вглядывалась во тьму до боли в глазах. Принюхивалась к густым ароматам летней южной ночи. Слушала шумный плеск воды, проносящейся под лодкой, и негромкий гул судна, и потрескивание мачты… Слышала, как надувался и трепетал парус…