Василий Сахаров - Вариант Юг

- Уезжать. Я провожу тебя в порт и посажу на эсминец, который доставит в Севастополь ялтинскую контрибуцию. Это все, что я могу для тебя сделать. Свою судьбу решай прямо здесь и сейчас. Ты остаешься или покидаешь Ялту?

Подумав, Ловчин решил:

- Уеду в Севастополь.

- Вот и правильно, - напряженное лицо Андрющенко разгладилось, и на лице появилась улыбка. - Погибнуть всегда успеешь. Но лучше от пули врага в атаке, чем от свинца своих товарищей возле стенки.

Спустя сутки Ловчин прибыл в Севастополь. Вроде бы все налаживалось, но и сюда дошли слухи, как он угробил свой отряд, а сам уцелел. Снова Андрей оказался на отшибе кипящей на главной базе Черноморского флота революционной жизни. Правда, здесь все же было легче, потому что его поддержал независимый от большевиков экипаж «Гаджибея», а еще левые эсеры и сильная группа севастопольских анархистов, с которыми он в свое время на Малаховом кургане «драконов» кончал. Однако его душа по-прежнему тосковала. Он все чаще прикладывался к бутылке и старался забыться. И так продолжалось до тех пор, пока к нему в гости на эсминец не зашел уважаемый в Севастополе левый эсер Боря Веретельник.

Крепкий кряжистый матрос в чистой отглаженной форменке и новеньком бушлате, в прошлой жизни украинский крестьянин, прошел в кубрик. На миг он остановился на входе, огляделся и, увидев беспорядок, усмехнулся. После чего моряк присел напротив подвесной койки, на которой с пустым выражением глаз лежал Ловчин, и задал ему вопрос:

- Не надоело еще себя жалеть?

Андрей повернулся на бок, и ответил:

- Надоело. Да вот только дела по душе никак не найду. Ходил в Севастопольский Совет, но не нужен я там. «Гаджибей» пока у стенки стоит. А контру расстреливать Пожаров запретил.

- И чего ты к этому Коле Пожарову ходишь? Большевики твоих хлопцев специально под пули беляков подставили, а ты у них нового дела просишь.

- Серьезное заявление, - Ловчин напрягся, сел и посмотрел прямо в серые пронзительные глаза Веретельника. - Подтвердить свои слова можешь?

Боря взгляд выдержал и был совершенно спокоен.

- Только косвенно.

- Говори.

- Я закурю? - эсер достал из кармана пачку папирос.

- Да, у нас можно.

Веретельник, не торопясь, вставил в рот длинную папиросу, не иначе, турецкую контрабанду, прикурил, затянулся и, выдохнув ароматный дымок, заговорил:

- Началось все с того, что большевики власть в городе взяли. И стали после этого по всему флоту странные дела происходить. Как контру кончать или за Симферополь драться, так нас, анархистов, левых эсеров и таких как ты, вольных командиров, зовут и в первые ряды ставят. А когда дело сделано, в наших вожаков пули летят, да все время в спину. Вроде бы нет рядом врагов, все чисто, а человек умирает. Так мало того, его отряд потом под командование большевика переходит. А если ватага состоит из отчаянных головорезов, какие у тебя были, то братишек под удар золотопогонников подставляют.

- Это бездоказательно Боря. Ты знаешь, что я с вами не всегда дружил, в отличие от тех же анархистов, хотя общий язык мы находили. И сейчас я скажу, что думаю. Большевики за революцию горой стоят и за то время, что они в Севастопольском Совете главенствуют, для победы над контрой и националистами сделано немало. А вы власть из рук выпустили, и теперь на них зубы точите. Так что дай факты, что меня подставили, а если таковых нет, то иди к черту.

- Хорошо. Будут тебе факты. Первый, Андрющенко утверждает, что ты самовольно братишек в лес повел, хотя знал, что там недобитые золотопогонники. Второе, именно эта версия распространяется среди моряков флота, и говорят так большевики. Третье, проводник, который вас в лесу вел, Анастас Георгидис, большевик малолетний, жив и здоров, вернулся в Ялту и в докладной записке для Севастопольского Совета написал, что отговаривал тебя от похода и просил не лезть на рожон. А ты водку пил и других своих товарищей угощал, а его выгнал. Ну и четвертое, Пожаров собирается тебя арестовать, судить и расстрелять за декабрьский самосуд над «драконами» и предательство своего отряда. Достаточно или продолжить?

- Я все понял, - Андрей мотнул головой.

- Раз понял, то давай братишка думать, как тебе спастись.

- Бежать? Не хочу. Из Ялты в Севастополь перебрался, это не помогло, так пусть меня большевики судят. Я им все выскажу, а братва меня поддержит.

- Никому и ничего ты не докажешь, Андрей. По крайней мере сейчас. Тебя придушат в камере. А кто против слово вякнет или в твою защиту выскажется, того большевики к стенке поставят, не взирая на то, предан он революции или нет. Оглянись. Всех, кто не за коммунистов и Ленина, по медвежьим углам разогнали или в бой послали. И на данный момент в Севастополе только экипаж вашего «Гаджибея», да еще пара кораблей под Пожарова не прогнулись. Такие вот дела, Андрюха. Невеселые.

Эсер вновь пыхнул дымком, а Ловчин спросил:

- И что ты предлагаешь?

- Пока тебя не взяли под белы рученьки, ты должен вступить в партию левых социалистов-революционеров. На время принадлежность к левым эсерам тебя прикроет, и шум вокруг твоей популярной персоны утихнет. И пока сохранится такой расклад, мы с тобой тихо и без шума покинем Севастополь.

- А куда поедем?

- Отправимся ко мне на родину, в Гуляй-Поле. Вот там-то настоящая революция вершится, а не та сатрапия, которую большевики строят. Меня ведь, если честно, и эсеры не сильно устраивают. Я все больше к чистой незамутненной анархии склоняюсь, а с леваками только до тех пор, пока домой не уехал.

- Боря, а зачем ты мне помогаешь и поддержку даешь?

- Не только я, - открыв иллюминатор и выкинув папиросную гильзу за борт, сказал Веретельник. - Ты наш человек, просто пока этого сам не понимаешь. Поэтому вся севастопольская ячейка левых эсеров и флотские анархисты за тебя. Понятно, что ты большевиков сразу не разглядел. Однако и более опытные товарищи их подлой натуры не поняли, а многие до сих пор ничего не видят, и это никому в вину ставиться не может. Но настает момент прозрения, и настоящие революционеры приходят к выводу, что пора нам от них отойти. И бросить тебя на произвол судьбы, это все равно, что саму идею свободы предать. Ведь тебя братва сильно уважает, и многие не верят, что люди Пожарова и Гавена говорят.

Ловчин встал, машинально скатал койку, убрал подвеску и, взяв табурет, присел рядом с Борей и тоже закурил. Сделал он это чтобы получить в разговоре короткую паузу и собраться с мыслями. И обдумав слова Веретельника, Ловчин пришел к выводу, что временный эсер, с уклоном в анархию, прав.

- Я согласен вступить в партию леваков, братушка, - решился Андрей. - И с тобой уехать готов.

- Вот и ладно, - улыбнулся Борис. - Сразу видно настоящего революционера и здравомыслящего человека. Примем тебя в партию вечером, а пока давай просто поговорим. С чего начнем?