Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

А как она меня нашла?

– Рукавишникова! – негромко сказал я, подходя к ней со спины. – Ты меня как разыскала? Или скажешь опять, что тоже, как и я, просто прогуляться вышла?

Она встала, обернулась ко мне, а я был уже рядом и не говоря больше ни слова, обнял ее и прижал к себе. А она припала к груди и замерла.

И так мы стояли с ней некоторое время. Молча, не двигаясь.

– Ну, что, Рукавишникова, – спросил ее я. – Ты почему не пришла на вокзал? Как ты оказалась в Барнауле? И как ты меня разыскала? Отвечай строго по порядку!

Варька смотрела на меня и улыбалась. Слезы на глазах у нее высохли, она ведь тоже сразу же поняла, что я страшно рад ей!

И я не стал сдерживаться! Я взял ее лицо в свои ладони и сказал:

– Рукавишникова! А я ведь тебя люблю, наверное!

И крепко поцеловал ее в губы. Она попыталась ответить на поцелуй, у нее не очень-то получилось, и тогда я ласково усадил ее на лавочку и сел рядом с ней.

– Ну, рассказывай!

– Мне мама не сказала про твои звонки. А Валера Миута меня нашел на другой день, как ты уехал. И адрес твой мне дал. И сказал, что ты на юрфак поступаешь, а я собралась и приехала в медицинский поступать. И сегодня экзамен завалила… То есть, писали мы сочинение вчера, но оценки сказали сегодня в обед. И я поехала к тебе…

Она тараторила, глаза у нее разгорелись, ее переполняла радость, а до меня вдруг д о ш л о:

– Так ты сколько уже сидишь здесь, Рукавишникова? Ты вообще обедала хотя бы?

– Нет! Но я не хочу есть! – И добавила тоном ниже: – Пойдем, погуляем, а?

– Ага! – сказал я. – Щас! Мы пойдем сейчас к нам и я тебя покормлю. Я вчера мясо тушил, картошки нажарим на гарнир и с огурчиками солеными… Рукавишникова, а мы ведь с тобой и стаканами не чокнулись в честь окончания школы! А?

– Не чокались! – радостно подтвердила она.

– Ну, пошли?

Я вел ее за собой за руку, и в подъезде не удержался, остановился и еще раз ее поцеловал. Оказывается, я по ней соскучился, заразе!

Получасом позже мы сидели на кухне, ели картошку с мясом и пили вино. И Варвара была какой-то умиротворенной и домашней.

Около семи часов мы помыли посуду, собрались и пошли гулять по вечернему Барнаулу. Мы доехали автобусом до площади Октября и пошли вниз по Ленинскому проспекту, до улицы Папанинцев, что возле мединститута.

– Как же с институтом?

– Поступлю на следующий год… – Рукавишникова шла справа, тесно прижавшись ко мне и умудрялась держать голову на моем плече.

– Ну, а серьезно, Варь? – спросил ее я.

– Толик, ну, что ты? Мне так хорошо… О чем ты хотел поговорить на вокзале?

– Пойдем, сядем! – предложил я ей, показывая на свободную скамейку на аллее Ленинского проспекта.

Мы сели. Над нами шумели кроны высоких тополей, воздух слегка посвежел, а от зданий за нашими спинами протянулись длинные тени, которые накрыли и нас.

– Да в принципе, я уже сказал то, что хотел сказать тогда! Теперь твоя очередь! Варя, на этот раз серьезно, без шуток, скажи, как ты относишься ко мне?

– А как я должна относиться?

Я почувствовал, что во мне снова берет верх молодой Толя. Который ведь однажды пренебрег этой девушкой… «Господи, как неумно! – подумал я. – Как все может обернуться глупо!!!»

Но попытался сдержаться.

– Варя! – Я старался говорить спокойно. – Возле своего дома, можно сказать, только что, я признался тебе в любви. И теперь разве я не вправе, как ты считаешь, узнать, как ты относишься ко мне?

– Ну я не знаю, Толь, ну…

На мгновение я прикрыл глаза. Сказать, что мне было больно – значит, не сказать ничего.

– Тогда слушай! На вокзале я хотел сказать тебе то же самое, и спросить о том же самом. И если бы ты сказала, что тоже любишь меня (я ведь был уверен в этом!) я собирался сказать тебе далее, что не мыслю себе другой жены, что пройдет время – и мы будем вместе, вместе навсегда, жить семьей, нарожаем детей, и я буду тебя носить всю жизнь на руках – вот как сильно я тебя люблю!

Но ты ведь пока даже не знаешь, как ко мне относишься…

Наверное, глаза у меня были бешенные. На меня иногда накатывало, обычно это бывало во время тренировок по каратэ, мне говорили тогда, что в те моменты глаза у меня делались острые, злые и невольно тем, кто это видел, хотелось «стать в стойку» и закрыться…

Не знаю – так было когда-то. А сейчас… Просто в какой-то момент капризность в глазах Рукавишниковой сменил откровенный ужас.

И я сказал, вдруг обмякнув. И снаружи, и внутри:

– Рукавишникова, я ухожу… А тебя прошу – исчезни из моей жизни! И если когда-нибудь ты будешь уверена в каких-то чувствах по отношению ко мне – найди меня! Если я буду свободен – мы, возможно, вернемся к этому разговору.

И уже отходя от нее, повернулся и сказал:

– Дура ты, Варька! Может быть, так как я, тебя больше и любить-то никто не сможет!

На следующий день я пришел на экзамен – собранный, готовый драться за пятерку до конца.

А ночь я почти не спал…

Но драться мне не пришлось.

Во время экзамена кое-что произошло. Но – по порядку.

Я вытащил билет номер один, и в нем два вопроса:

1. Борьба русского народа со шведскими феодалами и немецкими рыцарями. Александр Невский.

2. Ленский расстрел и причины, по которым революционная ситуация 1912 года не переросла в буржуазно-демократическую революцию.

Когда я отвечал на второй вопрос, в аудиторию вошел какой-то средних лет не то кореец, не то китаец, и присел на крайний свободный стул у стола экзаменующих.

Я осветил вопрос так, как говорилось в тексте школьного учебника, а затем начал рассказывать в соответствии с трактовкой вопроса в вузовском учебнике истории.

Когда я подробно и доказательно рассказал о слабости большевистской партии из-за малочисленности, что проистекало из-за немногочисленного рабочего класса в России, о том, что Россия оставалась по-прежнему крестьянской страной и привел парочку фактологических данных, мужчина встал, спросил мою фамилию, и задал дополнительный вопрос:

– Вот вы, Монасюк, совершенно верно сказали, что даже перед Октябрьской революцией 1917 года Россия оставалась крестьянской страной. А как решили вопрос о земле большевики в 1917 году?

– В «Декрете о Земле», принятом на 2-м съезде Советов, говорится, что земля передается в вечное и неотъемлемое пользование трудящимся крестьянам.

– То есть – в собственность крестьян? – уточнил председатель комиссии.

– Ни в коем случае! Если бы землю передали в собственность, могла начаться массовая продажа и скупка земли немногими. И в результате могли восстановиться поместья, только с новыми хозяевами. А главный принцип социализма – уравнивание всех во всем. Это – принцип, он не означает, что пьяница и бездельник получает столько же, сколько профессор.