Иван Алексеев - Засечная черта

— Я могу, конечно, залечь на дороге, притвориться мертвым или раненым... Хотя что тут притворяться-то, — горько усмехнулся дружинник. — В общем, лечь на дорогу, дождаться, когда подъедет Никифор этот, начнет меня осматривать, и внезапно его ударить спрятанным ножом. Только, во-первых, он вряд ли один едет, и сам не станет к телу подходить, во-вторых, даже если и один — то опять-таки я в засаде долго в полной боевой готовности не пролежу, да и вскочить резко, ударить как надо тоже вряд ли сумею. Тогда остается одно...

Михась сделал паузу, пристально посмотрел на девушку. Анюта молча слушала дружинника, глядя на него с восхищением и любовью. Михасю, который не понимал значения ее взгляда, даже показалось в какой-то момент, что Анюта не понимает сути произносимых им слов, уносясь мыслями в какие-то неведомые дали. Но все же дружинник после короткого колебания произнес самое главное:

— Тогда выходит, что ты должна завалить его сама.

Анюта, вопреки опасениям Михася относительно ее невнимательности, отреагировала почти мгновенно.

— Как это завалить? — голос девушки дрогнул, поскольку по жесткому тону дружинника она сразу догадалась, о чем пойдет речь, но разум ее пока отказывался верить в услышанное.

— Убить.

Наступила долгая напряженная тишина. Михась, не выдержав взгляда Анюты, опустил глаза. Дружинник готов был провалиться сквозь землю от стыда, но пока он был все еще жив. А живые не сдаются. И Михась искал выход. Он твердо помнил поговорку, часто повторяемую в Лесном Стане: «Даже если вас сожрали, у вас всегда есть два выхода».

— Я не сумею, — с суровой простотой и печалью ответила Анюта.

— Ты должна научиться. Я верю, что смогу тебя научить за ту неделю, которая у нас есть. Он ведь нападет на тебя внезапно, подкараулит. Ты должна нападение пресечь. Раз и навсегда. Каждое живое существо имеет право защищать свою жизнь!

И, торопясь, скороговоркой, чтобы не дать Анюте опомниться и начать произносить вслух слова отказа и сомнения, которые сделали бы получение ее согласия затруднительным, Михась принялся излагать конкретные детали, давя тем самым на подсознание собеседницы, внушая, что она уже как бы с ним согласилась.

— Конечно, я мог бы дать тебе свой нож и научить с ним обращаться. Ты бы носила нож с собой, и, когда этот гад вновь бы тебя подкараулил и напал, тут бы ему и конец. Но труп найдут, примутся искать убийцу, и на тебя первую падет подозрение. Ведь вся деревня небось уже знает, что Никифор к тебе приставал, так?

Девушка кивнула.

— Зарезать ножом внезапно здорового мужика может и хрупкая девушка, и даже ребенок. Так что тебя, скорее всего, и обвинят. Придется бежать. Но бежать-то ты как раз и не хочешь. Иначе это можно было бы сделать сразу, без всяких сложностей и кровопролития. Стало быть, гада следует завалить так, чтобы на тебя никто не подумал. Например, свернуть ему шею.

Тогда все будут искать злодея, который был бы выше и здоровее самого Никифора. Никому и в голову не придет обвинить в таком деле худенькую девчонку.

— Разве я худенькая, то есть некрасивая? — горестно воскликнула Анюта.

Михась непонимающе воззрился на нее.

— Да нет, ты очень красивая, — наконец медленно выговорил он.

Анюта зарделась, что, впрочем, осталось незамеченным ее собеседником в скупом свете маленькой лампадки. Да если бы Михась и заметил ее реакцию, он все равно ничего бы не понял. Дружинник, несмотря на свою возвышенную любовь к Джоане, по-прежнему оставался наивен и несведущ по части женских чувств.

Анюта наконец задала второй вопрос, который, по мнению Михася, должен был бы быть первым и единственным:

— А разве такое возможно, чтобы я смогла... — Она запнулась, затем твердо произнесла: — Завалить мужика, который на голову выше и втрое тяжелее меня?

— Да. Я тебя научу. Но тренироваться придется каждый день, каждую минуту.

— Что делать? — не поняла Анюта.

— Трени... Упражняться, — поправился Михась, вспомнив, что девушка, конечно же, не говорит по-английски.

— Но я не могу оставаться здесь, в ските, мне надо домой, в село, к тетке, помогать ей по хозяйству. Да и урожай еще не весь убран.

— Знаю. Ты говорила, что у тебя в деревне есть пустая избенка и сараишко, почти разваленные и никому не нужные, где ты и сама-то мало бываешь.

—Да.

— Ну так я пойду к тебе в деревню, буду жить у тебя в сарае или в избе, и ты на время переберешься от тетки в собственное жилье. И там я буду тебя учить, как победить врага.

Девушка, окрыленная словами дружинника о ее красоте, которые многократным эхом продолжали звучать в ее душе, да еще услышав, что он переберется к ней в дом, чуть не запела от счастья, забыв о боли, обиде и страхе, о том, что она только что, по сути дела, дала согласие учиться не чему-нибудь, а искусству убивать.

— Я согласна! — воскликнула она, но тут же, опомнившись, спросила со страхом: — А ты сможешь дойти до нашего села?

— Дойду, — жестко усмехнулся Михась. — Доползу. Уж хоть это-то смогу.

Он вспомнил тот двухсотверстный переход на заключительных испытаниях и будто воочию увидел, как ползут по вековому северному лесу его искалеченные друзья.

— Дойду, — еще раз твердо повторил он.

Потом, когда весь план был уточнен и утвержден, они еще долго сидели за столом. Анюта рассказывала Михасю о себе. Это незамысловатое повествование о простой жизни крестьянки в русской деревне, совсем не богатой событиями и страстями, зато сверх всякой меры переполненной непосильным каждодневным рабским трудом, голодом, болезнями и смертями, отозвалось в сердце дружинника из тайного Лесного Стана глухой тоской и пронзительным состраданием. Михась, всю жизнь окруженный заботой и вниманием, вначале — родителей, затем — учителей, соратников и командиров, не ведал, вернее, не испытал на себе, что такое унижение и борьба за кусок хлеба. Конечно, он выдерживал довольно длительные голодовки в походах и всевозможных испытаниях и работал, совершенствуя воинскую подготовку, никак не меньше любого крестьянина, но это было совсем не то и не так, как у Анюты. И Михасю, с младых лет честно и беззаветно выполнявшему свой воинский долг, которому, казалось бы, не в чем было себя упрекнуть, стало вдруг почему-то совестно перед этой девушкой за свою сытую и счастливую жизнь. И он еще острее почувствовал, что просто обязан спасти и защитить ее, пусть даже умереть самому, но спасти. Вернее, спасти прежде, чем умереть.

Они проговорили почти до полуночи, а затем Михась скомандовал:

— Ну что ж, Анютушка, отбой войскам! Завтра нам с рассветом необходимо начать выдвигаться на исходные позиции. Это ты у нас как птичка порхаешь, легко и быстро, а мне до деревни вашей дай Бог за день дойти, а то и в лесу заночевать придется. Да еще надо по дороге подходящий материал найти и все-таки лук со стрелами изготовить для подстраховки. Так что сейчас давай-ка спать.