Дмитрий Суслин - Больница скорой помощи

– Мир вокруг нас это один огромный ресторан, – говорил он, – а мы в нем музыканты. Так что, что нам закажут, то и сыграем.

С жаром принялись за дело, и скоро стало жарко. Женя скинул рубашку, пот тек с него ручьями, а он бил и бил, словно сошел с ума. Пил водку, и снова бил. У него был экстаз, и он ничего не соображал, превратившись в один сплошной кайф.

И вместе со всем этим постепенно отходили боль и тоска, обиды и злость, жажда мести и желание умереть.

Какая это все ерунда!

Прошло три часа. Словно три минуты. Они не успели опомниться, как все уже кончилось. Женя посмотрел на свои ладони. Они были в мозолях. Только сейчас он почувствовал жгучую боль от них.

Художники с двумя девицами, которые не отдали столько физических сил, уже вырубились и лежали прямо на полу между стульями.

– Ты должен вернуться в Дождь, – серьезно сказала Юля. Она все это время не отходила от Жени.

– Да, я должен вернуться. – Он убрал со лба мокрые волосы и не удержался, раскусил одну мозоль. Зашипел от боли. И оторвал зубами ненужный кусок кожи.

– Ой, – воскликнула девушка. – Надо обязательно прижечь. А то будет заражение.

Прижечь можно было только водкой. Что Женя и проделал.

– Вот, мужик, что бывает, когда долго сидишь без дела, – сказал ему на это Толян.

Чтобы не чувствовать противной отвлекающей от жизни боли, Женя выпил пол стакана, и сразу все вокруг поплыло…

Он проснулся и увидел себя лежащим на бильярдном столе, под женской шубой. Кажется, в ней была одна из вчерашних девиц. Под головой у него была его куртка, скрученная в рулон. Женя хотел повернуться и обнаружил, что не может этого сделать.

Не может, потому что на руке у него лежала Юлькина головка. Девушка проснулась одновременно с ним. Большие глаза немного удивленно смотрели на Женю. А уж он то уставился на нее как баран. Даже помотал головой.

Потом он с великим трудом сообразил, что лежит под шубой в одних трусах.

И Юля тоже была в неглиже. В трусах и футболке. И прижималась к нему. Горячая, как печка.

Женя отвернулся. Он ничего не понимал. Не помнил ничего из того, что было потом, после того, как он выпил и закурил.

Нет, все-таки что-то смутно припоминалось.

Лучше бы не вспоминалось.

Но память не щадила его. В голове что-то вертелось. Смутное, туманное и не очень хорошее. Что-то нечестное.

Неужели это был не сон?

Вообще-то Женя никогда не вырубался. Но вчера он просто обессилел. Столько всего произошло. Он устал. Ничего не ел. Только пил.

– Что со мной было? – вдруг спросил он. Для того, чтобы просто что-то спросить. Он уже повернулся обратно к Юльке, и больше не мог выносить того вопросительного выражения, которое было в ее глазах. – Я отключился?

– Нет.

Он увидел свои рубашку и джинсы на краю стола, вскочил, вырвав руку из-под Юли, и начал судорожно одеваться.

Девушка осталась под шубой. Заспанная, лохматая и растерянная. Она несколько секунд лежала открытая, нет, у нее все-таки голливудская фигурка! Затем поспешила накрыться и спряталась.

Закусила губу.

Женя посмотрел на нее. Сердце предательски забилось. Он поспешил отвернуться, потому что больше не мог смотреть на нее.

Ее губы.

Они были и сейчас опухшие.

«Господи! Да, она оказывается, совсем не целованная была! Кто же ее так?»

И тут же предательская память, физиологическая, а не какая-нибудь другая, подсказала ему, кто.

Он вспомнил вкус этих девчоночьих губ.

За спиной послышались тихие прерывистые звуки. Женя понял, что она тоже одевается. Спешит.

Он застегнул ширинку и заправил рубашку. Не оглядываясь, подошел к двери, попытался открыть ее. Дверь была заперта. На ключ.

– Толян с братом и Володькой пошли за пивом. Сейчас придут, – сказала Юлька.

Женя посмотрел на часы. Было уже одиннадцать.

Он прошел мимо девушки, она уже оделась и зашнуровывала ботинки, и подошел к ударной установке. Сел за барабаны и взял в руки палочки. Стукнул.

По красному уголку разнеслись возмущенные стоны. Это просыпались те, кто все еще спал.

Женя продолжал бить по барабанам и тарелкам, все громче и убыстряя темп. К нему резким шагом подошла Юлька и стала что-то говорить злым голосом. Глаза у нее покраснели. Опухшие губы дрожали. Он не слышал, что она говорила, изо всех сил стараясь заглушить ее голос. И чем громче кричала она, тем громче стучал он. Стучал и смотрел невидящим взглядом в одну точку. Тупо и сосредоточено.

В конце концов, Юлька не выдержала. Она топнула ногой, прокричала что-то матерное, кажется, послала его, и побежала собирать свою верхнюю одежду. Потом она выскочила, чуть не сбив вошедшего Толяна и Володьку. Они спросили ее вдогонку, в чем дело, и она послала их туда же, куда и Женю.

Увидев, что ее нет, Женя перестал стучать и тоже стал надевать куртку и шарф. Все, кто был вчера с ним, стояли теперь вокруг и смотрели на него. И никто ничего не говорил.

– Ладно, мужики, пока, – сказал он, когда был уже у двери, – мне идти надо. Жена в больнице. Я и так опоздал.

Ему никто ничего не ответил. Только Толян открыл пиво и приложился к горлышку бутылки. Стал громко пить.

Уже за проходной Женя перестал о них думать. Он думал теперь, как он будет смотреть в глаза Маше, когда увидит ее. Сможет ли не отвести взгляд?

– Александрова? – переспросила Женю сестра, которая оказалась в коридоре. – Шестая палата? Сейчас позову.

И ушла. Только белый халат распахнулся от встречного воздуха. Это оказалась хорошая девушка. Жене еще ни разу она не попадалась.

Он устало прислонился к стене, ни сколько не заботясь о том, что может испачкаться о побелку, и закрыл глаза. Ему было страшно. Противный липкий страх, как у нашкодившего подлеца, сидел в низу живота и отдавался по всему телу.

Что он сейчас скажет?

И как никогда, никто ему не помешал добраться до отделения.

Никто не сказал ни слова. Все двери были открыты, словно приглашали его. Входи, говорили они все. Входи и расскажи о своих подвигах жене. Порадуй ее.

– Это вы Машу Александрову просили?

Женя открыл глаза. Это была опять эта медсестра.

– Да.

– А ее нет.

– Как нет?

– Ее перевели в другое отделение.

– В какое?

– В родильное.

– В родильное?!!

– Да, в роддом.

Лев Петрович Кузьменко очень редко задерживался на работе, потому что очень ценил свое личное время, и чаще уделял внимание ему, а не служебным делам. Пост директора школы, позволял это. Вот почему во вверенном ему учебном заведении он появлялся регулярно, но не надолго, и застать его в кабинете было делом нелегким.

Натура Льва Петровича была кипучая, но работать он не любил. Не любил, и давно разучился. Часов у него было мало, в математике он разбирался плохо, учителем был бездарным, зато прекрасно занимался служебными интригами и несколько лет назад стал директором средней школы под номером десять. На руководящем посту, так сказать. Это уже совсем не то. Это тебе не уроки вести. Изо дня в день идти в кабинет полный балбесов и втолковывай им алгебру да геометрию. Тут интересного мало. Одна нервотрепка. То ли дело руководить школой. Коллективом. Это ведь не работать. Пусть завучи работают, для этого их и держат. Вон сколько развели. И это даже хорошо, что много их – завучей. Когда их много, то и стравливать их легче. Пусть между собой дерутся. Так у них шансов меньше свалить его Льва Петровича. Да и не даст он им. Слишком хороший он начальник. Опытный. А самое главное, что наверху его ценят. Зав РОНО ценит. Так ценит… Тут дело более тонкое. Не каждому дано. Это ведь надо уметь – руководить. И он Лев Петрович умеет.