Роберт Маккаммон - Жизнь мальчишки [litres]

Мы наблюдали, как грузовик с прицепом повернул в сторону и, проехав между двумя палатками, скрылся из виду. Колеса прицепа оставили в земле глубокие коричневые колеи, вдавив опилки глубоко в грунт.

– Интересно, что там внутри? – задумчиво проговорил Дэви Рэй, очевидно мечтавший увидеть какого-то нового, небывалого урода.

Я пожал плечами и ответил, что понятия не имею, но, по-видимому, нечто невероятно тяжелое.

По дороге в школу мы обсудили наши планы.

– Если разрешат родители, мы встретимся у моего дома в шесть тридцать и отправимся на ярмарку вместе, как четыре мушкетера. Это всех устраивает? – спросил я.

– Я не могу, – ответил Бен, накручивая педали рядом со мной.

В его голосе послышался зловещий звон колокола.

– Но почему? Мы всегда раньше встречались в шесть тридцать! В это время начинает работать карусель!

– Я не могу, – повторил Бен.

– Эй, Бен, что ты твердишь как попугай «не могу, не могу»? Объясни толком, что у тебя стряслось? – спросил Дэви Рэй.

Бен вздохнул, выпустив облачко пара в морозный воздух солнечного утра. На голове у него красовалась вязаная шапочка, щеки были красные, как помидоры.

– Просто не могу… и все. Не раньше семи часов.

– Но мы всегда встречаемся в шесть тридцать! – настойчиво продолжал гнуть свое Дэви Рэй. – Это наша… наша… – Дэви оглянулся на меня в поисках помощи.

– Традиция, – подсказал я.

– Вот именно! Точно, традиция!

– По-моему, у Бена от нас какие-то тайны, – заметил Джонни и развернул велосипед, заехав с другой стороны от Дэви Рэя. – Давай выкладывай, Бен, говори начистоту.

– Просто… ну, в общем, я не могу, и все.

Бен нахмурился и выдохнул в воздух очередное облачко пара. Похоже, играть в молчанку он больше не мог.

– В общем, в шесть часов у меня будет урок пианино.

– Что? – почти выкрикнул Дэви Рэй.

Ракета подо мной вильнула в сторону. На лице у Джонни появилось такое выражение, словно он только что пропустил удар наотмашь от Кассиуса Клея.

– Урок пианино, – повторил Бен.

По тому, как он это сказал, мне моментально представились легионы самодовольных маменькиных сынков, восседающих за пианино, в то время как их умиленные матери поощрительно гладят их по головкам.

– Мисс Гласс Голубая, – продолжал он, – будет обучать меня игре на пианино. Мама с ней договорилась. Сегодня в шесть у меня первый урок.

Мы окаменели от ужаса.

– Но для чего это тебе, Бен? – спросил я. – Зачем твоя мама это придумала?

– Ей всегда хотелось, чтобы я научился играть рождественские гимны. Можете себе представить? Рождественские гимны!

– Господи! – сочувственно промолвил Дэви Рэй. – Жаль, что мисс Гласс Голубая не может выучить тебя играть на гитаре.

«Гит-таре» – вот как сказал он.

– Вот это было бы круто! А пианино… эх!

– Да сам знаю, – грустно пробормотал Бен.

– Все равно выход есть, – проговорил Джонни, когда мы уже подъезжали к школе. – Мы можем встретиться около дома сестер Гласс и поедем на ярмарку в семь вместо половины седьмого.

– Точно! – радостно кивнул Бен. – Так мы поспеем всюду.

Таким образом, все было обговорено, оставалось только уломать родителей. Каждый год мы отправлялись на ярмарку ровно в шесть тридцать вечера пятницы и развлекались там до десяти, и родители никогда не имели ничего против. Ярмарка была единственным местом, куда я и мои сверстники могли сходить в нашем городке вечером. Утро и день субботы были отданы чернокожим обитателям Брутона, а субботний вечер на ярмарке – старшим ребятам. В десять утра в воскресенье на месте ярмарки уже была чистая площадка, если не считать нескольких кучек опилок, раздавленных стаканчиков и билетных корешков, которые уборщики всегда оставляют на месте ярмарки, словно псы, которые метят свою территорию.

День в ожидании ярмарки тянулся мучительно медленно. Луженая Глотка дважды назвала меня болваном и наказала Джорджи Сандерса, заставив его стоять у классной доски, упершись носом в нарисованный мелом круг. Лэдд Девайн был отправлен к директору за то, что нарисовал похабную картинку в тетради, после чего Демон за моей спиной шепотом поклялась, что Луженой Глотке это даром не пройдет. Я подумал, что ни за какие коврижки не согласился бы оказаться в шкуре Луженой Глотки.

Вечером, как только в небе начали собираться темно-синие сумерки и появился серп луны, я увидел огни Брэндивайнской ярмарки из окон своего дома. Колесо обозрения, очерченное кругом красных огней, уже вовсю крутилось. Центральная ось колеса сверкала гирляндами белых лампочек. Звуки музыки, смех и веселые крики неслись над крышами Зефира, достигая моих ушей. В кармане у меня лежало пять долларов – подарок отца. Приготовившись к морозу, я надел куртку с подкладкой из овечьей шерсти.

Сестры Гласс жили на Шентак-стрит, в полумиле от меня. Когда я добрался до их жилища, похожего на пряничный домик, которому могли бы позавидовать Гензель и Гретель, было уже без пятнадцати семь. Велосипеды Дэви Рэя и Бена стояли рядышком перед домом. Оставив Ракету у крыльца, я поднялся по ступенькам. За дверью вовсю колотили по клавишам пианино.

Послышался высокий, подобный звуку флейты, голос мисс Гласс Голубой:

– Мягче, Бен, мягче.

Я надавил на кнопку дверного звонка. Внутри мелодично зазвенел колокольчик, и голос мисс Гласс Голубой произнес:

– Дэви Рэй, открой дверь, будь так любезен!

Когда он распахнул передо мной дверь, грохот пианино усилился. Увидев лицо Дэви, я понял: слушать, как Бен раз за разом пытается выбить пять одних и тех же нот, едва ли полезно для здоровья.

– Это, должно быть, Уинифред Осборн? – крикнула из гостиной мисс Гласс Голубая.

– Нет, мэм, это Кори Маккенсон, – отозвался Дэви Рэй. – Он тоже хотел бы подождать Бена.

– Пускай входит внутрь. На улице холодно.

Переступив порог, я оказался в гостиной, представлявшей собой самый жуткий кошмар, который только может привидеться мальчишке. Вся мебель выглядела хрупкой и шаткой, не способной выдержать даже вес голодного москита. На низеньких столиках были расставлены фарфоровые фигурки танцующих клоунов, детей со щенками и кошками на руках и тому подобная чушь. Серый ковер на полу обладал свойством навеки запечатлевать следы от ваших ботинок. Антикварный застекленный шкаф высотой, наверно, с моего отца хранил на своих полках целый лес разноцветных хрустальных бокалов, кофейные чашки с ликами всех президентов, больше двух десятков керамических куколок в кружевных платьицах и в довершение всего – около двадцати украшенных горным хрусталем декоративных яичек, каждое на четырех медных ножках. Во что превратятся все эти хрупкие вещицы, если какой-нибудь увалень случайно опрокинет это стеклянное сооружение? На пьедестале из мрамора с зелеными и синими прожилками покоилась открытая Библия огромного размера, не уступающая моему гигантскому словарю, с таким крупным шрифтом, что ее можно было читать с другого конца комнаты. Все казалось слишком хрупким, чтобы к нему прикоснуться, и слишком драгоценным, чтобы получать от него удовольствие; мне даже стало любопытно, как можно существовать в этом мире замороженной красоты. Само собой, в комнате стояло коричневое полированное пианино, над которым трудился Бен, а рядом мисс Гласс Голубая помахивала дирижерской палочкой.