Иринарх Кромсатов - Лярва

Вслед за тем всё стихло, точно в могиле.

Лярва подняла голову, посмотрела на небо и, продолжая своё хладнокровное ожидание, стала наблюдать за белым облачком, лениво плывшим по чистой лазури. Тихие шаги, сопровождаемые периодическим шорохом гравия по дороге, отвлекли Лярву от обманчиво безмятежного зрелища. Она опустила голову и увидела Гинуса, не спеша тащившего за собой по дороге, ухватив за ноги, окровавленное тело мальчика.

При всём ужасе новой страницы жизни Лярвы, при всей ужесточившейся и усугубившейся опасности этой женщины, при всём кажущемся безумии человека, который бы теперь пожелал встречи с нею, такой «безумец», однако же, нашёлся. Некий человек с некой целью как раз в этот период времени вознамерился повидаться с Лярвою — и преуспел в своём намерении.

Однажды она пребывала в своём подземелье одна. Гинуса рядом не было и, что важно, он был настолько удалён от неё, что в ближайшие час или два никак не мог успеть появиться на кладбище. Возможно, он отправился «на охоту» или отсутствовал по иным причинам — неважно. Главное в том, что пожелавший встречи «безумец», по всей видимости, знал об отсутствии Гинуса, ибо в противном случае вряд ли осмелился бы искать встречи с Лярвой. Так что минута для свидания была выбрана весьма удачно.

Тёплый августовский вечер клонился к ночи и к совершенному успокоению. Багрово-оранжевый закат последними лучами заходящего солнца красиво отсвечивал от нержавеющей стали табличек на могильных памятниках, отсверкивал красноватыми бликами от звёзд и крестов, устремлённых в небо, и обнимал всё кладбище призрачным заревом теплоты, благоденствия и безмолвия. И всё было бы приятно и благостно в тот тёплый, жизнерадостный вечер, с его убаюкивающими красками и отрадною тишиною, если бы не тянулись по земле зловещие тени от мрачных надгробий, если бы не устремлялись эти тени узловатыми пальцами к чёрному зеву одной расширенной пустой могилы и если бы в этой могиле не слышались глухие звуки чьей-то пугающей, отверженной жизни. Отсвет заходящего солнца ещё проникал в жуткое жилище Лярвы, ещё освещал блекнущим светом его убогое убранство и самые необходимые для жизни вещи (посуду, старый рваный матрас и прочее), ещё помогал хозяйке видеть и заниматься какими-то мелкими делами и хлопотами, как вдруг свет померк, насильственно заслонённый какою-то тенью. Лярва мгновенно, по-звериному стремительно обернулась ко входу в свою землянку, прищурилась на силуэт стоявшего там человека, не смогла рассмотреть его и собиралась уже пойти вперёд, ему навстречу, но вдруг услышала тихий, предостерегающий и до странности знакомый ей голос:

— Ни шагу дальше, иначе получите в лоб пулю. Оставайтесь в своём углу и внимательно меня выслушайте. Я имею к вам предложение, выгоды которого быстро станут для вас очевидны.

Между тем баба Дуня осознала всю тяжесть предпринятого ею дела. Нет, она не пожалела и не раскаялась. Она лишь поняла, что повторное воспитание ребёнка даётся ей гораздо тяжелее, чем она рассчитывала; что свойственные ей от природы вспыльчивость и властность, казалось бы, умерщвлённые разрывом с сыном и перенесённым горем, на самом деле просто спали в ней, ожидая своего часа, чтобы неудержимо и имманентно вырваться наружу. Если любимые её кошечки ни в чём не могли ей прекословить, то Сучка, не вступая в противоборство, могла просто не понять — или не так понять, — чего хочет от неё пожилая женщина. Разумеется, у девочки и в мыслях не было артачиться, спорить, заявлять о своей воле и своих желаниях. Она ещё не умела вести себя своевольно, приученная с детства к жестокому принуждению. Однако недостаток знаний жизни, общая неразвитость интеллекта, узкий и ограниченный круг понятий ребёнка приводили к тому, что она именно не всё понимала или понимала неправильно, отчего баба Дуня нередко еле успевала сдерживать выплеск раздражения.

С удивлением подмечая в себе эти порывы и зная по опыту, что следование им хотя удобно и приятно, однако же опасно и деструктивно в межличностных отношениях, она вступила в настоящее противостояние разума с характером, перераставшее временами в нешуточные внутренние сражения. Впервые в жизни ей пришлось, уже на старости лет, учиться сдержанности и самоконтролю.

Однажды баба Дуня обратилась к руководству детского дома с просьбой отпустить девочку с нею в зоопарк. Ей ответили согласием, поскольку понимали (да она и не скрывала), что женщина намерена удочерить ребёнка. День был ясный и солнечный, обещавший получение удовольствия от намеченной прогулки. Городской зоопарк представлял собой довольно обширное пространство в лесной зоне, включавшее в себя большие вольеры с животными, перемежаемые роскошными клумбами и живописными горками с цветами. Стоял август в самом разгаре, и грусть от наступающего окончания лета, совмещённая с приятностью ласкающих кожу волн солнечного тепла, рождали удивительно прекрасное и светлое чувство радости ускользающей жизни. Вдвоём они гуляли между вольерами, сидели на лавочках, ели мороженое, и баба Дуня, давно сама не бывавшая в зоопарке, пребывала в самом растроганно-чувствительном состоянии. Она ожидала и от ребёнка подобного душевного расположения — но ошиблась.

Сучка, доселе встречавшая вокруг себя лишь мерзость, ужас и жестокосердие, совершенно не умела радоваться жизни и во всех её проявлениях привыкла отыскивать только пользу или бесполезность для собственного выживания. Посему красота цветущих растений ничем не тронула её сердце, ибо этой красотой невозможно было утолить сверлящее чувство голода, как и укрыться от свирепой стужи. Животные же, безвинно лишённые свободы и содержавшиеся в клетках, под замками и под взглядами снующих мимо таких же животных, только двуногих, вовсе пробудили в детской памяти тягостные воспоминания о её собственном периоде жизни в условиях несвободы, прикованности цепью к тесной собачьей конуре и под равнодушными взглядами снующих в дом матери таких же живых существ, как и сама сидящая на цепи. Нельзя сказать, конечно, чтобы она могла сформулировать своё отношение к увиденному в подобных словах или даже в подобных мыслях, однако чувства и ощущения были именно такие: подавленность, внезапная тоска и невольные воспоминания о своём прошлом. Баба Дуня с удивлением видела, что девочка совсем не получает удовольствия от этой прогулки, перемещается на своих ходунках не так резво, как обычно, а скорее вяло и заторможенно, нередко даже отворачивается от животных, не смотрит им в глаза и старается отходить от вольеров в сторону. И только возле клетки с волками Сучка вдруг задержалась, подошла поближе, долгое время всматривалась в крупного матёрого волчищу серо-бурой окраски с рыжеватым отливом, а затем произнесла странную фразу, оставшуюся непонятою её пожилой спутницей: