Иринарх Кромсатов - Лярва

— Да, жёстко он её… Мастак!

— Что-что? — переспросила баба Дуня, подумав, что ослышалась.

— Говорю, здорово он её… Прямо как у людей.

Услышав матерный глагол, старушка обмерла и схватилась за сердце.

— Да что ты, Тонечка, что ты такое говоришь! — пролепетала она жалким голосом.

— Ну а чего? — не поведя бровью, ответствовала Сучка. — Меня так же вот…, и много раз.

Баба Дуня вовсе потеряла дар речи и только моргала на девочку, не зная, что сказать и как реагировать. А девочка добавила:

— У них ещё по-доброму всё. Меня-то били в придачу!

Далее последовали ахи, охи, повторные хватания за сердце и причитания поражённой и обескураженной бабы Дуни, которые мы приводить не будем и оставим пока их обеих. Остаётся только добавить, что притирание, привыкание и проникновение в мысли и чувства ребёнка с его ужасным прошлым, наконец, готовность их понимать и предугадывать, потребовали от пожилой женщины немалых усилий, сдержанности и работы над собою. Однако прогресс на этом пути хотя и медленно, постепенно, но достигался и наращивался. И баба Дуня, раз приняв решение сделать добро человеку, уже не останавливалась и не сомневалась в правильности и необходимости своего решения — необходимости как для излечения исковерканной, изуродованной души ребёнка, так и для успокоения своей собственной души. Конечно, много в её поступке было и эгоистического. Память о разрыве с сыном, которого она не смогла понять, а он не смог её простить в своё время, мучила её неизбывно и постоянно, порождая в ней желание — да простят мне это слово — реванша, желание воспитать второго ребёнка так, чтобы не допустить и не повторить при этом воспитании прежних ошибок.

Если в жизни и деятельности бабы Дуни всё пока выглядело более или менее позитивно, во всяком случае соответственно её желаниям и намереньям, то Замалея продолжал пребывать в страхе и ужасе, и его опасения за жизнь и участь родственников получили наконец реальные подтверждения. Ибо «чего боялся я, то и постигло меня».

Имена дочерей его были Вера и Вероника. Семи и девяти лет от роду, они были белокурыми и голубоглазыми ангелочками, составлявшими смысл жизни родителей и источник всех их радостей. В прежние времена отец не мог надышаться на своих дочерей, часто их баловал, целовал, обнимал и был, пожалуй, для обеих даже ближайшим и любимейшим существом, нежели мать. Однако знакомство с Лярвой, памятное бегство от неё и ужас, забравшийся в его душу при этом бегстве, значительно изменили и характер, и мировосприятие Замалеи. Он стал нервным и замкнутым, пугливым, стал смотреть исподлобья и настороженно. При прогулке с женой и детьми по улице мог внезапно, что-то завидев впереди, потребовать немедленного перехода на противоположную сторону, куда и уводил всю семью за собой насильно, не слушая возражений. В другой раз мог вдруг обернуться и долго всматриваться в чью-то фигуру, маячившую сзади. Даже при выходе из собственного дома некая настойчивая и неотвязная мысль принуждала его выходить не смело, а с некоторым замедлением, приоткрывая дверь сначала на щель, в которую он опасливо всматривался. Жене он не признавался в своих страхах и опасениях. Она же, видя в нём внутренние изменения, отражавшиеся уже и на внешнем его облике (он заметно похудел за последние полгода), объясняла всё неприятностями по работе и, не добившись несколько раз признаний, прекратила расспросы. Догадка о том, что опасения мужа могут быть как-то связаны с судом, состоявшимся почти год назад, на котором она присутствовала и слушала все показания, не приходила ей в голову. Обременённая семьёй с двумя детьми, отягощённая огромным количеством каждодневных забот и хлопот по хозяйству, она и думать забыла о былых тягостных впечатлениях, пережитых её мужем и, конечно, вызвавших в своё время и у неё самой немалые содрогания. Жизнь для неё катилась вперёд своим чередом, и в ней не было места для воспоминаний о событиях прошлого, к тому же случившихся не с нею лично.

И напрасно. Ибо в жизни её мужа это прошлое продолжалось и было уже вновь настоящим.

Особенно его волновали прогулки детей во дворе. Несмотря на требования отца сопровождать дочерей при таких прогулках, мать иногда отпускала их гулять вдвоём, вполне полагаясь в таких случаях на бдительность старшей, Вероники, бывшей серьёзной и ответственной девочкой. Если эти прогулки случались в часы, когда отец бывал дома, он страшно нервничал, не отходил от окна, выходившего во двор, и, не утерпев, часто спускался вниз и сидел во дворе на скамейке, не выпуская из внимания своих любимиц. Если же его дома не было, то мать довольствовалась тем, что периодически выглядывала в окно или выходила на балкон, откуда могла призывами добиться появления в поле своего зрения девочек. Впрочем, такие случаи имели место крайне редко, и обычно они всегда бывали на виду, будучи послушными и спокойными девочками.

Всегда. Да, всегда.

Кроме того дня, когда давно уже следившие за ними внимательные рептильи глаза получили наконец вознаграждение собственному упорству!

День был сумрачный. Небо, постепенно застилаемое пеленою низких бледновато-серых туч, вкупе с крепчавшим ветром недвусмысленно намекали на приближающийся дождь. Детей во дворе было мало, да и тех гулявшие с ними родители торопили домой, видя близкое наступление непогоды. Так уж случилось, что Вера и Вероника оказались единственными на весь двор детьми, которых мать отпустила гулять одних. Правда, она долго сопротивлялась их просьбам и не хотела пускать, зная неблагоприятный прогноз погоды, однако, будучи занята приготовлением пирога, наконец уступила со словами: «Не больше чем на полчасика!» Обе девочки надели летние курточки, панамки и вышли гулять. Отца дома не было.

И вот полчасика давно уж миновали, миновал и часик, всех друзей и подружек поуводили домой, и две сестры остались во дворе одни. Мать по-прежнему хлопотала по дому и, бегая из кухни в комнаты и обратно, хоть и выглядывала иногда в окно, однако начисто позабыла о времени, отпущенном ею же самой для дочерней прогулки. Она суетилась возле духовки, следя за временем только из кулинарных соображений. И много, очень много дел успевала она сделать — кроме одного, важнейшего дела. Одним словом, мать была отвлечена.

Сёстры сидели в песочнице спиною друг к другу. Вероника занималась тем, что на борту песочницы выкладывала картинки из разноцветных стёклышек, любуясь время от времени получавшимися фигурками и говоря сестре: «А вот посмотри, Верочка, какая красивая звёздочка получилась!» или «Ой, смотри-ка, вышел зайчик!» Младшая, Вера, время от времени послушно выглядывала из-за плеча сестры и смотрела, но большею частью пропускала эти просьбы и пыхтела над собственным делом — строительством причудливого песочного замка. Для того чтобы песок не рассыпался, а плотно держался на сооружаемых ею стенах и башенках, иногда ей приходилось выбираться из песочницы и делать шагов десять в сторону большой лужи, откуда она зачерпывала воду маленьким совочком и, бережно прикрывая его ручками от расплёскивания, медленными шажками возвращалась к песочнице. Будучи покладистым, послушным ребёнком, перед каждым таким путешествием за водой она спрашивала: