Иринарх Кромсатов - Лярва

Зато он вспомнил своё прежнее намерение и потянулся опять за стальной штангой от пылесоса, бывшей сейчас, как он был уверен, единственною его надеждою на спасение. Ухватившись за штангу трясущейся, ослабевшею рукой, он попытался её приподнять — и не смог. «Что это? Почему я не могу поднять эту лёгкую, полую железку?» Он попытался ещё раз и третий раз — безрезультатно. Сил его хватило только на то, чтобы подтолкнуть штангу и проволочь, протащить её по полу в сторону батареи. Уперев противоположный, удалённый от себя конец штанги в самую батарею, он принялся толкать и пихать другой конец штанги, который оставался в его руке. Все эти усилия, бывшие для ослабевшего Колыванова почти неподъёмными и чрезвычайными, поглощавшие последние капли его жизненной энергии, привели только к тому, что противоположный конец штанги слабо и беспомощно касался батареи, упирался в неё и не производил ровно никакого стука или шума — лишь слабое царапанье. Но едва живому Колыванову, уже почти полностью лишённому слуха и зрения, уже теряющему адекватное восприятие мира, в эти минуты казалось и мерещилось, что он сейчас страшно шумит и чуть ли не потрясает стены своим громом, что вот сейчас, с минуты на минуту сбегутся соседи, выломают дверь и спасут его. Хрипя от напряжения и вслушиваясь с надеждою в это царапанье, он воображал и видел своим внутренним зрением, как его спасают и выносят, как он лежит на больничной койке неделю или две, а потом выходит, целый и невредимый, во внешний, такой прекрасный и солнечный мир, — и тотчас начинает направо и налево сокрушать «крепость злодейства», в том числе попутно карает и Лярву с её приспешником в числе многих, многих других злодеев.

В продолжение сих прекрасных и столь утешительных мечтаний Колыванов не только не отдавал себе отчёта в том, что его царапанья никто не слышит, но и не замечал того, что истекающая из его тела кровь образовала уже вокруг него целую липкую лужу, что лужа эта издаёт кое для кого весьма привлекательный и заманчивый запах и что, наконец, к производимому им самим царапанью с некоторых пор добавилось ещё и другое царапанье, производимое кем-то другим.

Между тем Колыванов давно уже находился в комнате не один.

Он не видел и не знал того, что ещё в самом начале последних его, бесполезных усилий дыра в стене, проломленной Гинусом перед уходом, осветилась вдруг изнутри парой маленьких огоньков. Эти огоньки приблизились, и из отверстия показался длинный, подвижный, усеянный тонкими усиками нос, настороженно оценивающий источник столь притягательного для него запаха. Вслед за носом в комнату вползла гигантская, но худющая серая крыса и, привставая на задние лапы, нюхая воздух и посверкивая злыми глазками, медленно и осторожно двинулась вперёд. Её длинный хвост ещё не весь выволокся вслед за нею из стенного пролома, когда в глубине его показались ещё два маленьких огонька. Вслед за второй крысой в комнату выползла и третья, и четвёртая, и пятая — и вот уже добрый десяток их кружил и бегал вокруг Колыванова, шелестя по полу длинными голыми хвостами и царапая его коготками. Крысы были весьма крупными, каждая длиною, пожалуй, с целое предплечье Колыванова, и это не считая длины хвоста, превышавшего длину тела. Но хуже всего было то, что все незваные гостьи были чрезвычайно худы и голодны, а потому и очень решительны и агрессивны. Даже продолжавшиеся телодвижения человека, пусть вялые и слабосильные, не пугали крыс и нисколько не умеряли их зловещей смелости. Жуткая, страшная алчба блистала в их злых и голодных глазках. Они неотрывно наблюдали за агонией большого истекающего кровью тела и, сужая круги, подбирались к нему всё ближе и ближе.

«Что это? Кто ползает по мне? Я чувствую их голые хвосты на моём теле, я ощущаю на моей коже их шерсть, их маленькие смешные коготки и колючие смешные усики. Кто это на мне?.. А почему я чувствую некую резь и покалыванье в моём животе? Неужели я уже в операционной? Неужели врачи уже оказывают мне помощь? Да, наверное, это они, это врачи — они борются за мою жизнь! И это значит, что я спасён, что соседи всё же вломились ко мне в квартиру! Сейчас подействует наркоз, я перестану что-либо чувствовать, а очнусь уже после операции, на пути к выздоровлению и к новой жизни!.. Чувствую смешное шебуршание в животе, мне щекотно. Однако же странно: почему операцию затеяли именно там, в животе? Казалось бы, должны были заниматься моей головой и моими ногами. Ох, а вот это уже не щекотно! Это уже больно, и очень больно! Они что, не видят, что я не уснул, что наркоз не подействовал? Господи, почему не действует наркоз? Почему я не отключаюсь? Да неужто они сейчас будут резать меня по-живому?.. Меня кидает в пот. Ох, опять боль!.. Господи, какая ужасная боль в животе! Меня как будто жгут беспощадным, палящим огнём!.. Ещё одна странность: я чувствую боль в животе, но эта боль не от металла, не от скальпеля хирурга. Эта боль похожа… похожа на то… как будто кто-то живой прогрыз мой живот, заполз внутрь и ползает в моей утробе, пожирая мои внутренности!.. Вот я поднимаю голову и знаю заранее, что это последнее движение, на которое я способен. Как только моя голова упадёт, я уже не смогу поднять её повторно. Значит, сейчас, пока я приподнял голову, надо попытаться разглядеть, что у меня там, в животе. Что это: я кричу или думаю, что кричу?.. Какая адская боль!.. Туман, я ничего не вижу. Но вот туман рассеивается, и я вижу! Кто это там шевелится, в моём животе? Я вижу там красную яму, я вижу торчащие из ямы голые шевелящиеся жгуты. Их много, этих жгутов, и они похожи на хвосты крыс. Вот что-то вспучилось над моим животом, оно приподымается, оно сейчас покажется над краем ямы. Господи, как больно! Свирепое пламя бушует внутри меня, и сверлит, и сжигает изнутри моё чрево!.. Но вот то самое „что-то“ показалось над ямой, которую они во мне сделали, вырезали, выжрали, выжгли. Боже мой, да это и впрямь крыса! Я вижу её буровато-алую шерсть, выпачканную моей кровью, вижу её окровавленную поводящую носом морду со злыми глазами! Крысы! Они едят меня! Крысы едят меня заживо! Я умираю, и умираю так страшно, так чудовищно и ужасно, как не должен был умирать!.. Бог, слышишь ли ты меня?! Я не заслужил такую смерть! За что Ты караешь меня ею?.. Скорей, скорей, теперь уже не до боли, надо успеть понять причину, успеть сделать вывод, успеть разгадать Великую Тайну! Итак, я бездарно, я ошибочно прожил свою жизнь. Я ошибался, думая, что защищаю Добро и караю Зло; я был не прав, охраняя слабых и угнетённых; я напрасно вступился за эту девочку. Я наивно считал, что сражаюсь за Бога против дьявола, но на самом деле здесь таилась какая-то ошибка, какая-то досадная, издевательская, вселенская ошибка, какая-то тайна Бога-паука. Из-за неё-то Бог-паук и предал меня теперь на съедение крысам! И не меня одного: был и Освенцим, были и костры инквизиции, были и убитые на войнах дети. Во имя чего? Во имя некоего равновесия в итоге и в конце?