Иринарх Кромсатов - Лярва

Поскольку на его возглас опять никто не ответил, он, настороженно прислушиваясь и медленно ступая, вернулся опять в кухню. Мысль о том, что это может быть очередною выходкой Лярвы, посетила его наконец и заставила встревоженно подумать о тётке и Замалее. Он кинулся к телефону и набрал оба номера — тщетно. Они не отвечали, и поздний час не мог быть тому причиной, ибо столь же поздно они все звонили друг другу и раньше, проверяя, всё ли в порядке. Значит. Значит.

Он уже собирался звонить по двум-трём надёжным номерам, приберегаемым на крайний случай, когда в дверь вдруг опять постучали — на сей раз очень тихо, но продолжительно и как бы опускаясь по полотну двери книзу; так, словно провели когтистою лапой. Вместо того чтобы набрать номера, о которых подумал, и обратиться за помощью, Колыванов снова вернулся в прихожую и подошёл к двери. Он уже совсем было хотел открыть дверь, даже взялся было за поворотный барашек замка, но, повинуясь подсознательному голосу самосохранения, приложил всё же ухо к двери и прислушался.

Жуткая, могильная тишина стояла за дверью. Не доносилось ни единого звука, в том числе от соседей. Мир как будто замер и к чему-то приготовился.

И вот в этой страшной, звенящей, космической тишине прокурор вдруг услышал, как с той стороны двери кто-то осторожно, тихо, явно стремясь не привлечь к себе внимание, вставляет в замочную скважину ключ. Колыванов опустил взгляд на внутреннюю завёртку замка. Секунду-другую она оставалась неподвижной, а затем, к неописуемому удивлению прокурора, не верившего глазам своим, начала поворачиваться в сторону отпирания. Вот она повернулась раз, вот другой, вот остановила своё вращение. Замок уже был открыт, оставалось лишь повернуть ручку и открыть дверь! Не утерпев, Колыванов сделал это сам и замер в открытом дверном проёме, находясь в совершенном недоумении.

На пороге стоял высокий, рослый незнакомый мужчина. Одетый в невообразимое рубище, в рваные остатки какой-то куртки и брюк грязно-серо-коричневого цвета, он дохнул в прокурора столь отвратительным запахом гниения и разлагающейся органики, что тот невольно отшатнулся и сделал шаг назад. Это было очередной его ошибкой: незнакомец тотчас шагнул вперёд и приблизился вплотную к Колыванову, окутав его своим удушливым смрадом. В эту минуту он стоял уже по сю сторону порога, оказавшись, таким образом, внутри квартиры.

Колыванов, будучи и сам весьма статным и высоким мужчиной, обратил внимание на то, что приходится ростом на целую голову ниже незваного гостя, а плечами — заметно уже. Но всего более в эту секунду его поразило совсем другое открытие: они стояли живот к животу, но даже отсюда, с такого близкого расстояния, глядя исподлобья вверх, он не мог рассмотреть лица этого великана. Прямо над подбородком незнакомца клубился какой-то туман, и если бы дело происходило не в последний день лета, а зимою, то можно было бы подумать, будто человек вошёл в жаркую комнату с мороза. Все описанные наблюдения и впечатления Колыванова продолжались не более одной-двух секунд, и он совершенно не успел отдать себе в них отчёт.

Следующей промелькнувшей у него мыслью была та, что напрасно он позволил этому человеку войти и самое время вытолкнуть его обратно за порог, — но, увы, он не успел это сделать. Отведя локоть правой руки назад, Гинус (а это был он, конечно) мощным ударом кулака в грудь отбросил хозяина ещё дальше вглубь коридора, а сам обернулся назад и прикрыл за собою входную дверь изнутри. Именно аккуратно прикрыл, но не захлопнул.

Отлетевший прокурор ударился спиной о стену и на какой-то миг потерял способность дыхания — настолько сильным был полученный удар. Впрочем, он тотчас успел восстановиться и прийти в себя за те драгоценные секунды, которые Гинус потратил на дверь, притом успел не только вернуть контроль над своим телом, но и в общих чертах понять, с кем имеет дело. Приняв вертикальное положение и изготовившись к обороне, он тихо, но внятно отчеканил, контролируя выдохи:

— Полагаю, я имею дело с посланцем Евангелины Карловны?

Повернувшийся к нему Гинус стоял неподвижно, не желая отвечать на вопрос и выжидая удобный момент для атаки. С виду он был совершенно спокоен, в отличие от Колыванова, чьё сердце бешено колотилось, сжатые кулаки вспотели, а в памяти очень живо всплыли собственные мальчишеские драки в школьном и студенческом возрасте. Дело и сейчас шло к подобной драке, и в такие моменты, опасные если не для жизни, то уж для здоровья наверное, человек всегда чувствует волнение и некоторую дрожь в конечностях. Впрочем, ни малейшего страха Колыванов не испытывал, был, как обычно, вполне уверен в своих силах и чувствовал только прилив азарта и удушливой, слепящей ярости.

— Так это, значит, ты моего сына, с Лярвой-то? — грозным, прерывающимся от волнения шёпотом прошелестел он — и сам пошёл вперёд на Гинуса.

Далее речей уже не было, да и не нужны уже были никакие речи. Колыванов понял, что пришли по его душу, и не намерен был легко отдавать её. Более того, он был совершенно уверен в собственном праве и в своей силе, а отсюда и именно поэтому — в несомненной победе. Он привык к тому, что Добро (то есть он) всегда и постоянно до сих пор одерживало победу над Злом. Он был убеждён, что иначе и быть не может, каков бы ни был противник. Он не испугался, не ударился в бегство и решился на противостояние. Начатое ранее юридическими средствами, средствами человеческой цивилизации и общественных институтов, это противостояние теперь перешло в свою физическую, завершающую стадию — стадию прямого столкновения. Так два носорога, встретившись на узкой тропе и не желая друг другу уступить, поначалу пытаются запугать один другого выразительными звуками и демонстрацией своего массивного тела, а затем вступают в решительный бой, выявляющий победителя и устраняющий все неясности. Так два государства, истощив свои возможности в ходе дипломатических ухищрений и в обмене претензиями, в конце концов выясняют отношения в ходе войны, после которой все предварительные средства вынужденно умолкают и победитель диктует свои условия. Так вода и пламя, не способные существовать совместно в силу самой природы своей, при столкновении в одной точке какое-то время уничтожают друг друга, пока поле боя не останется за сильнейшим из них. Другого не дано природой, и какой бы высоты и тонкости ни достигла цивилизация людей, последнюю точку в любом столкновении всегда будет ставить грубая сила, как это было и на заре человечества.

Это была битва титанов. Примерно равные друг другу по силе, решительности и уверенности в себе, они долгое время молча и нещадно одаривали один другого могучими, ломкими ударами куда придётся — в челюсть, бровь, скулу и так далее. Видя, что удары не достигают цели и ущерб для противника остаётся минимальным, они перешли к более коварным и значимым целям, начав метить в нос, глаз, живот, плечевые мышцы, солнечное сплетение и иные места, более болезненные и чреватые опасными следствиями в случае поражения. В то же время оба умели эффективно уклоняться, ставить блоки и иными способами нейтрализовывать ужесточившуюся угрозу, сводя на нет все усилия противника. Постепенно кулачный бой получил распространение и озлокачествление, к нему прибавились удары ногами, удушающие захваты, опрокидывания на врага мебели и прочее.